Не успеешь оглянуться, а ремень уж соски подпирает
Пишет Гость:
заказчик, прости, если что. тут все за кадром.
742Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. Был вывих плечевого сустава, перелом ноги – несерьезный, хромота не грозит, и множество царапин, ссадин и синяков. Он лежал в бинтах и пластыре, не нуждаясь в больничной пижаме: перевязывали и заклеивали его раны на совесть. Больничная пижама была серая, в светло-синюю полоску, стремная, знакомая.
Словом, переживать было не о чем.
Но в коридоре – не в палате, огонь все еще оставался хорошим средством убеждения – круглосуточно дежурили медсестры. Он даже не слышал, как они сменялись, и чувствовал себя опасным политическим преступником. Подзаживет немного мясо – и придется ответить за свои преступления. Пижаму сменит костюм, безликих в белых халатах – безликие в синих спецовках, белые застенки больничной палаты – серые застенки тюремной.
Поэтому он спал и набирался сил. Он не хотел видеть свою тюрьму.
Целую неделю у него не было посетителей, а в четверг пришел Сквало, которого он сначала не узнал – длинные волосы сгорели до плеч. Сквало собрал их в хвост и теперь был похож на облезлую кошку.
– Рад, что воображение у тебя не пострадало. Ты-то вообще отбивная, прожаренная до хрустящей корочки, знаешь?
У Сквало тоже не пострадало воображение, но что касается хрустящих корочек – он готов не без удовольствия поделиться опытом, не вставая с кровати.
– Какие же эти волосы были тяжелые.
Он признался себе, что все равно рад его видеть.
Со следующего дня в палату заструился ручеек посетителей. Снова пришел Сквало, к вечеру подтянулись все остальные, такие притихшие, словно к смертному одру. Хотя на этот раз он не возражал против такого обращения. Громкие звуки бесили, а вздумай кто-нибудь причитать над ним – самому бы не поздоровилось.
– Ах, босс, – и этим бабское нытье было кончено.
В коридоре потом яростно спорили – но медсестры были непреклонны, соблюдая указания сверху. Нет, дополнительная охрана не нужна. Нет, вы не можете здесь оставаться. Звякали цепочки. Почему? Уходите. Почему?!
Он засмеялся, и, слушая басистые переливы возмущенного голоса, смеялся до тех пор, пока не заболело в груди.
Ручеек вскоре вырос до бурного потока, суетливого, шумного и раздражающего. Теперь он чувствовал, что из тюрьмы палата превращалась в клетку, в которой держали интересное животное. На него каждый обязан был взглянуть хотя бы несколько раз. Люди приходили и спрашивали, как он себя чувствует. На столе копились цветы.
А цветов ему несли, как на похороны. Стараниями Рокудо Мукуро и кровать напоминала гроб, вся обставленная по кругу корзинами, полными лилий. Лилии убрали по первому требованию. На следующий день Мукуро прислал новые.
Когда-то в будущем, давным-давно, он возненавидел лилии. Это издевательство балансировало на грани между недружелюбной шуткой и жестокостью. Мукуро нарочно травил его лилиями. Напоминал так.
Один раз его навестил Хранитель Облака. Он ничего не принес с собой, кроме волнующего запаха крови и дорожной пыли. Лучше бы совсем не приходил.
Сквало, без меча и челки («К тебе не пускают с оружием»). Реборн, молчаливый, с непонятным выражением круглых черных глаз («Нам придется кое-что обсудить»). Бельфегор, измотанный и хмурый («Босс, а маленьким я тебя бесил?»). Маммон, с букетом полевых ромашек («Они не мои. Они от этих молодоженов»). Леви, с бутылкой виски («Я все принес, как вы просили!»). Луссурия, с заботливым взглядом («Хочешь, я передам ему записку?.. Ай!!!»). Гокудера Хаято, усталый («Я благодарен тебе за спасение нашего босса»). Ямамото Такеши, с горячим бифштексом («Ты знаешь, что в ресторанчике на соседней улице готовят лучшее мясо в Италии?»). Бовино Ламбо, с бритой головой («Сквало успел потушиться, а я нет, ну и ладно, все равно мне надоело это афро, и спасибо»). Рокудо Мукуро, в запачканном мундире («Я пока еще не придумал, как использовать такое интересное знание, но надеюсь, хотя бы лилии тебе по вкусу»). Сасагава Рехей, не пустили на порог («ВЫЗДОРАВЛИВАЙ ТАМ!»). Хибари Кея, с грязным пятном на щеке.
Савада пришел последним.
Он пришел к концу второй недели, когда Занзас потребовал машину до дома, когда промедление приравнялось бы к неблагодарности, когда вызвало бы подозрения.
Он пришел, пока Занзас спал, и ждал, пока он проснется, сидя на стуле рядом с кроватью.
Проснувшись, Занзас ничего не сказал, только молча посмотрел на него, зная, что сегодня Саваде говорить первым.
– Спасибо, что пришел Вонголе на помощь. Я не знал, что ты интересуешься моими делами. Благодарю за спасение жизни моему Хранителю и мне. Если бы не Вария, боюсь представить, что бы сейчас было с нашей семьей, – сказал Савада.
– Боюсь, еще одно слово, и я обблюю тебя с ног до головы, – ответил Занзас.
И тогда Савада, взъерошенный вдвое сильнее, чем обычно, бледный, как покойник, которым не стал, с синими следами усталости под большими глазами, схватил его за руку и стиснул ее так крепко, что побелела смуглая кожа на тыльной стороне ладони.
Подгнивающие лилии источали сладкий, тяжелый, невыносимо острый аромат.
URL
25.02.2013 в 01:28
заказчик, прости, если что. тут все за кадром.
742Пуля прошла в двух сантиметрах от сердца. Был вывих плечевого сустава, перелом ноги – несерьезный, хромота не грозит, и множество царапин, ссадин и синяков. Он лежал в бинтах и пластыре, не нуждаясь в больничной пижаме: перевязывали и заклеивали его раны на совесть. Больничная пижама была серая, в светло-синюю полоску, стремная, знакомая.
Словом, переживать было не о чем.
Но в коридоре – не в палате, огонь все еще оставался хорошим средством убеждения – круглосуточно дежурили медсестры. Он даже не слышал, как они сменялись, и чувствовал себя опасным политическим преступником. Подзаживет немного мясо – и придется ответить за свои преступления. Пижаму сменит костюм, безликих в белых халатах – безликие в синих спецовках, белые застенки больничной палаты – серые застенки тюремной.
Поэтому он спал и набирался сил. Он не хотел видеть свою тюрьму.
Целую неделю у него не было посетителей, а в четверг пришел Сквало, которого он сначала не узнал – длинные волосы сгорели до плеч. Сквало собрал их в хвост и теперь был похож на облезлую кошку.
– Рад, что воображение у тебя не пострадало. Ты-то вообще отбивная, прожаренная до хрустящей корочки, знаешь?
У Сквало тоже не пострадало воображение, но что касается хрустящих корочек – он готов не без удовольствия поделиться опытом, не вставая с кровати.
– Какие же эти волосы были тяжелые.
Он признался себе, что все равно рад его видеть.
Со следующего дня в палату заструился ручеек посетителей. Снова пришел Сквало, к вечеру подтянулись все остальные, такие притихшие, словно к смертному одру. Хотя на этот раз он не возражал против такого обращения. Громкие звуки бесили, а вздумай кто-нибудь причитать над ним – самому бы не поздоровилось.
– Ах, босс, – и этим бабское нытье было кончено.
В коридоре потом яростно спорили – но медсестры были непреклонны, соблюдая указания сверху. Нет, дополнительная охрана не нужна. Нет, вы не можете здесь оставаться. Звякали цепочки. Почему? Уходите. Почему?!
Он засмеялся, и, слушая басистые переливы возмущенного голоса, смеялся до тех пор, пока не заболело в груди.
Ручеек вскоре вырос до бурного потока, суетливого, шумного и раздражающего. Теперь он чувствовал, что из тюрьмы палата превращалась в клетку, в которой держали интересное животное. На него каждый обязан был взглянуть хотя бы несколько раз. Люди приходили и спрашивали, как он себя чувствует. На столе копились цветы.
А цветов ему несли, как на похороны. Стараниями Рокудо Мукуро и кровать напоминала гроб, вся обставленная по кругу корзинами, полными лилий. Лилии убрали по первому требованию. На следующий день Мукуро прислал новые.
Когда-то в будущем, давным-давно, он возненавидел лилии. Это издевательство балансировало на грани между недружелюбной шуткой и жестокостью. Мукуро нарочно травил его лилиями. Напоминал так.
Один раз его навестил Хранитель Облака. Он ничего не принес с собой, кроме волнующего запаха крови и дорожной пыли. Лучше бы совсем не приходил.
Сквало, без меча и челки («К тебе не пускают с оружием»). Реборн, молчаливый, с непонятным выражением круглых черных глаз («Нам придется кое-что обсудить»). Бельфегор, измотанный и хмурый («Босс, а маленьким я тебя бесил?»). Маммон, с букетом полевых ромашек («Они не мои. Они от этих молодоженов»). Леви, с бутылкой виски («Я все принес, как вы просили!»). Луссурия, с заботливым взглядом («Хочешь, я передам ему записку?.. Ай!!!»). Гокудера Хаято, усталый («Я благодарен тебе за спасение нашего босса»). Ямамото Такеши, с горячим бифштексом («Ты знаешь, что в ресторанчике на соседней улице готовят лучшее мясо в Италии?»). Бовино Ламбо, с бритой головой («Сквало успел потушиться, а я нет, ну и ладно, все равно мне надоело это афро, и спасибо»). Рокудо Мукуро, в запачканном мундире («Я пока еще не придумал, как использовать такое интересное знание, но надеюсь, хотя бы лилии тебе по вкусу»). Сасагава Рехей, не пустили на порог («ВЫЗДОРАВЛИВАЙ ТАМ!»). Хибари Кея, с грязным пятном на щеке.
Савада пришел последним.
Он пришел к концу второй недели, когда Занзас потребовал машину до дома, когда промедление приравнялось бы к неблагодарности, когда вызвало бы подозрения.
Он пришел, пока Занзас спал, и ждал, пока он проснется, сидя на стуле рядом с кроватью.
Проснувшись, Занзас ничего не сказал, только молча посмотрел на него, зная, что сегодня Саваде говорить первым.
– Спасибо, что пришел Вонголе на помощь. Я не знал, что ты интересуешься моими делами. Благодарю за спасение жизни моему Хранителю и мне. Если бы не Вария, боюсь представить, что бы сейчас было с нашей семьей, – сказал Савада.
– Боюсь, еще одно слово, и я обблюю тебя с ног до головы, – ответил Занзас.
И тогда Савада, взъерошенный вдвое сильнее, чем обычно, бледный, как покойник, которым не стал, с синими следами усталости под большими глазами, схватил его за руку и стиснул ее так крепко, что побелела смуглая кожа на тыльной стороне ладони.
Подгнивающие лилии источали сладкий, тяжелый, невыносимо острый аромат.
URL
-
-
29.02.2024 в 12:10Посетите также мою страничку
hospital.tula-zdrav.ru/question/%d0%b4%d0%b8%d1... как перевести деньги из европы в россию на карту тинькофф
33490-+