Не успеешь оглянуться, а ремень уж соски подпирает
Пишет Гость:
а я принес гранат.
~1,5 к., на ключ "трезубец, пожалуйста, отодвинь немного".
читать дальше— Давай не сегодня, — говорит Цуна. — Я очень устал, у меня завтра пары, нужно будет встать пораньше.
Ламбо стоит напротив, склонив голову набок, вертит в руках нож незнакомым движением, в его глазах, если присмотреться, можно уловить красноватый отсвет. Он отвечает:
— Нет.
И добавляет:
— Я хочу сегодня.
Цуна смотрит на постель, с зимним одеялом и пухлой подушкой, потом на свои боксеры в красный баскетбольный мяч — мама подарила на Рождество. Полчаса назад у него были большие планы на сегодняшнюю ночь — он собирался спать до тех пор, пока утренний будильник не прозвенит в четвертый раз. Цуна смотрит на Ламбо внимательно, с легкой укоризной, над этим взглядом он работал последние семь лет и всё еще работает, это взгляд «прошу тебя, вспомни, что у тебя есть совесть, а у меня личная жизнь», Цуна использует его к месту и без него.
Не то чтобы это помогает.
— Ну хорошо, — вздыхает он, когда Ламбо садится на его постель и подбрасывает нож на ладони, — давай сегодня.
— Ну, что дальше? — громко спрашивает Цуна, когда выходит на улицу.
Мимо проходит рыжий мальчишка лет четырнадцати, неловко задевая плечом, и только когда он оборачивается, Цуна замечает красноватую радужку и хищный прищур.
— В центр.
— Мукуро. Автобусы уже не ходят.
— Придумай что-нибудь, — мальчишка легкомысленно пожимает плечами и проходит мимо. Через десяток метров его походка тяжелеет; когда пропадает осанка, становится заметно, что она у него была.
Цуна ежится, плотнее заматывается в куртку и шарф и идет к ночному центру.
Редкие торопливые прохожие провожают его взглядами, и Цуне кажется, что он видит лицо Мукуро в десятках других лиц, но, может быть, ему действительно только кажется.
При всём безусловном многообразии своих оболочек, Мукуро не очень любит много работать и никогда не берет больше трех за один раз.
Когда Цуна наконец добирается до старого центра, прохожие исчезают полностью.
На капюшон куртки падает мелкий снег, холод пробирается под него и тут же сменяется жаром — Цуна ходит быстро, в последнее время ему нравятся пешие прогулки, и нравится разглядывать витрины улицы и раскрасневшихся девчонок.
Мукуро он находит на узком парапете давно не работающего фонтана. Он сидит на нем, как одно из каменных изваяний за его спиной, заснеженный, взъерошенный и в оранжевой шапке с помпонами. Мама Цуны подарила на Рождество. Еще она подарила желтые варежки Хибари и набор заколок Сквало — и все носят. Маме почему-то никто не мог отказать.
— Давно не виделись, — улыбается Цуна, подходя ближе. Мукуро поворачивает голову в его сторону, сперва медленно, как будто оживает от зимней спячки молодое языческое божество, а потом быстро растягивает губы в ответной улыбке и тут же становится озорным мальчишкой в смешной оранжевой шапке.
Цуна не может удержаться, протягивает руку, дергает его за помпон и садится рядом на холодный парапет.
— Что случилось? — спрашивает он.
Если у Мукуро что-нибудь и случается, то всегда Что-нибудь — это Цуна знает лучше других . Случается обычно Что-нибудь непременно сложное, срочное, Что-нибудь Такое, что никак не может дождаться утра, или вечера, или окончания пары, и нужно решить проблему сейчас же, иначе она занозой заберется под кожу и будет ныть там, тяжело и долго.
Под кожу Цуны, разумеется, у Мукуро же так или иначе всё будет хорошо.
— Мы с Франом ходили в кино, — говорит Мукуро после минутного молчания, и по его тону нельзя понять, хорошо это или плохо.
— И?
— И после этого он отказался лепить со мной снеговика. Сказал, это занятие для детей.
— Это несправедливо, — осторожно замечает Цуна, глядя на него искоса, чтобы оценить масштаб бедствия.
— Так быстро растет, — вздыхает Мукуро и снова замирает в одной позе. Он становится похож на печальное каменное изваяние, и Цуна не выдерживает, поднимается с парапета, присаживается перед ним на корточки и снова дергает за помпон.
— Хочешь, я слеплю его с тобой? — предлагает он тихо, сдерживая смех.
— А ты умеешь? — уточняет Мукуро с подозрением. Он достает руки из карманов, и Цуна после короткого острого взгляда берет его ладони в свои. Бережно снимает перчатки, разминает холодную кожу, греет дыханием и улыбается. Конечно, Цуна умеет лепить снеговиков, но даже если бы не умел, не постеснялся бы погуглить прямо сейчас, потому что когда у Мукуро всё хорошо — у окружающих всё хорошо тоже.
— Конечно, — говорит Цуна. — Почему бы и нет.
Снеговик выходит, как обычно всё у Цуны — кособоким и с головой вдвое больше всего остального.
— Он совсем перестал меня слушать. Проводит всё свободное время с Хром и больше не бежит ко мне с вопросами. И учить больше не просит.
В этой реальности он тебя об этом и не просил, думает Цуна, но благоразумно молчит, катая голову заново.
— Переходный возраст? — задумчиво спрашивает Мукуро. На парапет он забирается с ногами, а еще через минуту принимается расхаживать туда-сюда, с азартом выдвигая гипотезы.
— Всё может быть, — пыхтит Цуна, скидывая старую голову и утверждая новую. — Есть морковка?
Морковки нет, но в кармане Мукуро находится чупа-чупс.
Цуна удовлетворенно втыкает его ориентировочно посередине, леденцом наружу, и снеговик тут же приобретает задумчивое выражение лица и нос картошкой, вернее, конфетой.
— Там говорилось, что этот процесс должен сближать творцов. Ты уже чувствуешь себя ближе ко мне? — интересуется Мукуро.
— Конечно, — кивает Цуна. — Но в следующий раз ты примешь более посильное участие.
— Какой-то он получился кособокий.
Цуна приподнимает брови и тут же мстительно щурится.
Он набирает в ладонь полную пригоршню снега, сбивает его в плотный ком.
— Если не ошибаюсь, это тоже сближает.
Снежок летит прямиком в шапку Мукуро, и тот успевает увернуться только в последний момент.
— Это было подло, Цуна. Не думал, что ты на такое способен.
Мукуро выглядит оскорбленным ровно до того момента, как Цуна получает снегом в лицо и, прежде чем он успевает от него отплеваться, Мукуро добивает его контрольным в лоб.
После этого начинается война.
В войне участвуют — фонтан, каменные фигуры в центре, парапет и снеговик — из-за него Цуна контратакует, пытаясь определить, откуда ждать новый удар. Ничего нельзя знать наверняка, когда имеешь дело с иллюзионистом. Особенно когда этот иллюзионист — Мукуро.
У него всегда есть План — вот самое главное, что стоит знать о Мукуро, и если он приходит около полуночи в чужом теле и предлагает прогуляться на другой конец города, это точно не потому, что ему стало скучно и одиноко.
Вернее, не только поэтому, думает Цуна, когда коварно получает снежком по затылку, неловко оступается и заваливается набок вместо со снеговиком.
Несколько секунд он ничего не слышит и не видит, а потом чувствует прикосновение к волосам и открывает глаза. На Мукуро больше нет шапки, у него ясное, открытое лицо, и у Цуны от его взгляда всё внутри переворачивается, загорается — привязанностью, доверием, чем-то болезненным, горьким, семилетней выдержки.
— И даже когда мы играем в снежки, тебе нельзя доверять полностью, — шепотом говорит Цуна. Кожа на затылке горит, как будто туда прилетел не снежок, а небольшой сугроб.
— В этом вся суть.
Вся суть Мукуро — который легко перехватывает контроль над Ламбо, над десятком случайных прохожих и над самим Цуной.
Цуны ему для этого даже не нужно касаться трезубцем.
— Всё нормально? — спрашивает Мукуро, и в его голосе чудится тревога.
Цуна молча кивает, сглатывает горький комок, словно его и не было.
Мукуро выглядит задумчивым, и только несколько секунд спустя Цуна понимает, что они упустили момент, когда можно было отодвинуться друг от друга, не затягивая неловкую паузу.
— Всё в порядке, правда, — говорит он тихо. Ловит ладонь Мукуро своей — всё еще без перчаток, хотя давно уже стоило бы надеть — и крепко сжимает.
Момент, когда Мукуро над ним наклоняется, Цуна упускает тоже, он всё еще приходит в себя, потому холодные губы на скуле чувствует почти неожиданно. Мукуро смотрит прямо ему в глаза, и можно уловить красноватый отсвет, если присмотреться, но Цуна не хочет смотреть. Мукуро выдыхает облачко пара и улыбается так, как будто нет для него ничего естественнее.
Цуна сдается, зарывается ладонью в его лохматый затылок, притягивает ближе, целует осторожно, он ждет реакцию, потому что с Мукуро никогда не знаешь ее заранее.
— Здесь холодно, — тихо говорит Мукуро. — К черту снеговика. Пойдем куда-нибудь.
— Пойдем, — соглашается Цуна и слышит свой голос сквозь бешеный грохот в ушах. Им стоит встречаться почаще, чтобы не было каждый раз — вот так, чтобы можно было привыкнуть к улыбке, глазам, биению сердца, которое страшно колотится о ребра. Цуна поднимается на ноги, всё еще крепко сжимая его ладонь в своей, и не может удержаться, тянется вперед, целует теперь по-настоящему, так напористо, что самому неловко от своих желаний, но Мукуро отвечает ему тем же. У него податливый рот, короткая куртка, которую удобно задирать, поглаживая спину, и это хорошо, так хорошо, что можно никуда не идти, просто прижать его к парапету, вылизать тонкую кожу на шее, но Мукуро уклоняется, смотрит так хитро, как будто читает мысли, и кивает в сторону одного из соседних домов.
Просто Мукуро — это Мукуро. К нему невозможно привыкнуть.
Цуна и не пытается.
Они вваливаются в комнату торопливо, Мукуро стаскивает с себя нелепую короткую куртку; Цуна не помогает, он забирается ладонями под его рубашку, удивляется мимоходом — как же в этот раз обошлось без блядских сапог; потом вспоминает про Франа. Ну конечно, Мукуро не мог прийти в дизайнерском пальто и сапогах, в-кино-же-дети, при детях нужно выглядеть чуть более благопристойно.
— Трезубец, пожалуйста, отодвинь немного, он меня нервирует, — говорит Цуна, чувствуя легкое касание к плечу.
— Это не трезубец, — шепчет Мукуро предвкушающим тоном. — Спальня — там.
И Цуна не спрашивает, чей это дом, он идет, куда сказано, зачарованный.
Как и всегда.
И уже много после, когда они оба приходят в себя, Цуна формулирует вопрос.
— Кстати, — замечает он, — что вы с Франом смотрели вообще?
— Ледяное сердце, — бубнит Мукуро в подушку, явно еще не до конца очнувшись.
Он вялый, сонный, измотанный, трезубец лежит поперек кровати, мешая лечь поудобнее, и все кажется приятным и привычным. А еще у Мукуро всегда есть План — на утро, на вечер, на следующую пару, иногда это пугают, но иногда, вот как сейчас, это безумно хорошо.
— Боюсь представить, что с тобой будет после Короля Льва, — смеется Цуна и заслуженно получает подушкой по голове.
URL
28.10.2014 в 11:44
а я принес гранат.
~1,5 к., на ключ "трезубец, пожалуйста, отодвинь немного".
читать дальше— Давай не сегодня, — говорит Цуна. — Я очень устал, у меня завтра пары, нужно будет встать пораньше.
Ламбо стоит напротив, склонив голову набок, вертит в руках нож незнакомым движением, в его глазах, если присмотреться, можно уловить красноватый отсвет. Он отвечает:
— Нет.
И добавляет:
— Я хочу сегодня.
Цуна смотрит на постель, с зимним одеялом и пухлой подушкой, потом на свои боксеры в красный баскетбольный мяч — мама подарила на Рождество. Полчаса назад у него были большие планы на сегодняшнюю ночь — он собирался спать до тех пор, пока утренний будильник не прозвенит в четвертый раз. Цуна смотрит на Ламбо внимательно, с легкой укоризной, над этим взглядом он работал последние семь лет и всё еще работает, это взгляд «прошу тебя, вспомни, что у тебя есть совесть, а у меня личная жизнь», Цуна использует его к месту и без него.
Не то чтобы это помогает.
— Ну хорошо, — вздыхает он, когда Ламбо садится на его постель и подбрасывает нож на ладони, — давай сегодня.
— Ну, что дальше? — громко спрашивает Цуна, когда выходит на улицу.
Мимо проходит рыжий мальчишка лет четырнадцати, неловко задевая плечом, и только когда он оборачивается, Цуна замечает красноватую радужку и хищный прищур.
— В центр.
— Мукуро. Автобусы уже не ходят.
— Придумай что-нибудь, — мальчишка легкомысленно пожимает плечами и проходит мимо. Через десяток метров его походка тяжелеет; когда пропадает осанка, становится заметно, что она у него была.
Цуна ежится, плотнее заматывается в куртку и шарф и идет к ночному центру.
Редкие торопливые прохожие провожают его взглядами, и Цуне кажется, что он видит лицо Мукуро в десятках других лиц, но, может быть, ему действительно только кажется.
При всём безусловном многообразии своих оболочек, Мукуро не очень любит много работать и никогда не берет больше трех за один раз.
Когда Цуна наконец добирается до старого центра, прохожие исчезают полностью.
На капюшон куртки падает мелкий снег, холод пробирается под него и тут же сменяется жаром — Цуна ходит быстро, в последнее время ему нравятся пешие прогулки, и нравится разглядывать витрины улицы и раскрасневшихся девчонок.
Мукуро он находит на узком парапете давно не работающего фонтана. Он сидит на нем, как одно из каменных изваяний за его спиной, заснеженный, взъерошенный и в оранжевой шапке с помпонами. Мама Цуны подарила на Рождество. Еще она подарила желтые варежки Хибари и набор заколок Сквало — и все носят. Маме почему-то никто не мог отказать.
— Давно не виделись, — улыбается Цуна, подходя ближе. Мукуро поворачивает голову в его сторону, сперва медленно, как будто оживает от зимней спячки молодое языческое божество, а потом быстро растягивает губы в ответной улыбке и тут же становится озорным мальчишкой в смешной оранжевой шапке.
Цуна не может удержаться, протягивает руку, дергает его за помпон и садится рядом на холодный парапет.
— Что случилось? — спрашивает он.
Если у Мукуро что-нибудь и случается, то всегда Что-нибудь — это Цуна знает лучше других . Случается обычно Что-нибудь непременно сложное, срочное, Что-нибудь Такое, что никак не может дождаться утра, или вечера, или окончания пары, и нужно решить проблему сейчас же, иначе она занозой заберется под кожу и будет ныть там, тяжело и долго.
Под кожу Цуны, разумеется, у Мукуро же так или иначе всё будет хорошо.
— Мы с Франом ходили в кино, — говорит Мукуро после минутного молчания, и по его тону нельзя понять, хорошо это или плохо.
— И?
— И после этого он отказался лепить со мной снеговика. Сказал, это занятие для детей.
— Это несправедливо, — осторожно замечает Цуна, глядя на него искоса, чтобы оценить масштаб бедствия.
— Так быстро растет, — вздыхает Мукуро и снова замирает в одной позе. Он становится похож на печальное каменное изваяние, и Цуна не выдерживает, поднимается с парапета, присаживается перед ним на корточки и снова дергает за помпон.
— Хочешь, я слеплю его с тобой? — предлагает он тихо, сдерживая смех.
— А ты умеешь? — уточняет Мукуро с подозрением. Он достает руки из карманов, и Цуна после короткого острого взгляда берет его ладони в свои. Бережно снимает перчатки, разминает холодную кожу, греет дыханием и улыбается. Конечно, Цуна умеет лепить снеговиков, но даже если бы не умел, не постеснялся бы погуглить прямо сейчас, потому что когда у Мукуро всё хорошо — у окружающих всё хорошо тоже.
— Конечно, — говорит Цуна. — Почему бы и нет.
Снеговик выходит, как обычно всё у Цуны — кособоким и с головой вдвое больше всего остального.
— Он совсем перестал меня слушать. Проводит всё свободное время с Хром и больше не бежит ко мне с вопросами. И учить больше не просит.
В этой реальности он тебя об этом и не просил, думает Цуна, но благоразумно молчит, катая голову заново.
— Переходный возраст? — задумчиво спрашивает Мукуро. На парапет он забирается с ногами, а еще через минуту принимается расхаживать туда-сюда, с азартом выдвигая гипотезы.
— Всё может быть, — пыхтит Цуна, скидывая старую голову и утверждая новую. — Есть морковка?
Морковки нет, но в кармане Мукуро находится чупа-чупс.
Цуна удовлетворенно втыкает его ориентировочно посередине, леденцом наружу, и снеговик тут же приобретает задумчивое выражение лица и нос картошкой, вернее, конфетой.
— Там говорилось, что этот процесс должен сближать творцов. Ты уже чувствуешь себя ближе ко мне? — интересуется Мукуро.
— Конечно, — кивает Цуна. — Но в следующий раз ты примешь более посильное участие.
— Какой-то он получился кособокий.
Цуна приподнимает брови и тут же мстительно щурится.
Он набирает в ладонь полную пригоршню снега, сбивает его в плотный ком.
— Если не ошибаюсь, это тоже сближает.
Снежок летит прямиком в шапку Мукуро, и тот успевает увернуться только в последний момент.
— Это было подло, Цуна. Не думал, что ты на такое способен.
Мукуро выглядит оскорбленным ровно до того момента, как Цуна получает снегом в лицо и, прежде чем он успевает от него отплеваться, Мукуро добивает его контрольным в лоб.
После этого начинается война.
В войне участвуют — фонтан, каменные фигуры в центре, парапет и снеговик — из-за него Цуна контратакует, пытаясь определить, откуда ждать новый удар. Ничего нельзя знать наверняка, когда имеешь дело с иллюзионистом. Особенно когда этот иллюзионист — Мукуро.
У него всегда есть План — вот самое главное, что стоит знать о Мукуро, и если он приходит около полуночи в чужом теле и предлагает прогуляться на другой конец города, это точно не потому, что ему стало скучно и одиноко.
Вернее, не только поэтому, думает Цуна, когда коварно получает снежком по затылку, неловко оступается и заваливается набок вместо со снеговиком.
Несколько секунд он ничего не слышит и не видит, а потом чувствует прикосновение к волосам и открывает глаза. На Мукуро больше нет шапки, у него ясное, открытое лицо, и у Цуны от его взгляда всё внутри переворачивается, загорается — привязанностью, доверием, чем-то болезненным, горьким, семилетней выдержки.
— И даже когда мы играем в снежки, тебе нельзя доверять полностью, — шепотом говорит Цуна. Кожа на затылке горит, как будто туда прилетел не снежок, а небольшой сугроб.
— В этом вся суть.
Вся суть Мукуро — который легко перехватывает контроль над Ламбо, над десятком случайных прохожих и над самим Цуной.
Цуны ему для этого даже не нужно касаться трезубцем.
— Всё нормально? — спрашивает Мукуро, и в его голосе чудится тревога.
Цуна молча кивает, сглатывает горький комок, словно его и не было.
Мукуро выглядит задумчивым, и только несколько секунд спустя Цуна понимает, что они упустили момент, когда можно было отодвинуться друг от друга, не затягивая неловкую паузу.
— Всё в порядке, правда, — говорит он тихо. Ловит ладонь Мукуро своей — всё еще без перчаток, хотя давно уже стоило бы надеть — и крепко сжимает.
Момент, когда Мукуро над ним наклоняется, Цуна упускает тоже, он всё еще приходит в себя, потому холодные губы на скуле чувствует почти неожиданно. Мукуро смотрит прямо ему в глаза, и можно уловить красноватый отсвет, если присмотреться, но Цуна не хочет смотреть. Мукуро выдыхает облачко пара и улыбается так, как будто нет для него ничего естественнее.
Цуна сдается, зарывается ладонью в его лохматый затылок, притягивает ближе, целует осторожно, он ждет реакцию, потому что с Мукуро никогда не знаешь ее заранее.
— Здесь холодно, — тихо говорит Мукуро. — К черту снеговика. Пойдем куда-нибудь.
— Пойдем, — соглашается Цуна и слышит свой голос сквозь бешеный грохот в ушах. Им стоит встречаться почаще, чтобы не было каждый раз — вот так, чтобы можно было привыкнуть к улыбке, глазам, биению сердца, которое страшно колотится о ребра. Цуна поднимается на ноги, всё еще крепко сжимая его ладонь в своей, и не может удержаться, тянется вперед, целует теперь по-настоящему, так напористо, что самому неловко от своих желаний, но Мукуро отвечает ему тем же. У него податливый рот, короткая куртка, которую удобно задирать, поглаживая спину, и это хорошо, так хорошо, что можно никуда не идти, просто прижать его к парапету, вылизать тонкую кожу на шее, но Мукуро уклоняется, смотрит так хитро, как будто читает мысли, и кивает в сторону одного из соседних домов.
Просто Мукуро — это Мукуро. К нему невозможно привыкнуть.
Цуна и не пытается.
Они вваливаются в комнату торопливо, Мукуро стаскивает с себя нелепую короткую куртку; Цуна не помогает, он забирается ладонями под его рубашку, удивляется мимоходом — как же в этот раз обошлось без блядских сапог; потом вспоминает про Франа. Ну конечно, Мукуро не мог прийти в дизайнерском пальто и сапогах, в-кино-же-дети, при детях нужно выглядеть чуть более благопристойно.
— Трезубец, пожалуйста, отодвинь немного, он меня нервирует, — говорит Цуна, чувствуя легкое касание к плечу.
— Это не трезубец, — шепчет Мукуро предвкушающим тоном. — Спальня — там.
И Цуна не спрашивает, чей это дом, он идет, куда сказано, зачарованный.
Как и всегда.
И уже много после, когда они оба приходят в себя, Цуна формулирует вопрос.
— Кстати, — замечает он, — что вы с Франом смотрели вообще?
— Ледяное сердце, — бубнит Мукуро в подушку, явно еще не до конца очнувшись.
Он вялый, сонный, измотанный, трезубец лежит поперек кровати, мешая лечь поудобнее, и все кажется приятным и привычным. А еще у Мукуро всегда есть План — на утро, на вечер, на следующую пару, иногда это пугают, но иногда, вот как сейчас, это безумно хорошо.
— Боюсь представить, что с тобой будет после Короля Льва, — смеется Цуна и заслуженно получает подушкой по голове.
URL