Куча пирожков в честь сборов на БП

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

07.10.2014 в 15:40

на битву пейрингов скорее
неважно кем неважно как
уже последний день приема
какие цифры да плевать

там на неведомых дорожках
попса и крэк и слэш и гет
а где же пейринги с исаму
еще не вечер погоди

в вагон последний электрички
анон пихает телепорт
два семь пять девять восемнадцать
промазал с кодом но успел

еще 24, кажется

допустим ария и верде
допустим цуна и шамал
допустим бьянки лал и кёко
короче допускаем всех

вот на бп идет вонгола
и вария само собой
аркобалено мильфиоре
исаму занят не успел

услышал про бп исаму
и начал думать с кем идти
сидел вычеркивал томился
бп прошла а он сидит

не поминай исаму всуе
божественный уже в эрсто
у авторов по десять виртов
а пэвэпэ только один

адель и джули недовольны
их не позвали на бп
забился в темный угол энма
пусть не зовут пусть не зовут

не понял думает исаму
ангст детектив вот это что
а вот еще какой-то юмор
должно же быть семь пвп

анон хотел аркобалено
возможно думал про CR
пришел реборн пришел полковник
но кто там с ними wait oh shi~

идите со своим исаму
да хоть на тот же абордаж
там можно пвп со всеми
и всем с исаму пвп

я занят говорит хибари
я занят занзас говорит
пошел исаму в темный угол
там энма думает ой бля

узнал про абордаж исаму
надел красивые трусы
пошел купил три литра смазки
готов хоть правил не читал

послушай погоди не надо
брось это дело перестань
кричит тебе несчастный энма
исаму стонет продолжай

ну что кого ебем хибари
кого еще им не ебут
остались цуна гокудера
кидай монету и пошли

давай анон ты с нами тоже
пока мы пишем пирожки
нам некогда клепать команды
и так еще бы семь часов

вот на бп пришли семейно
со стажем пейринги с большим
на всякий крэк с сомненьем смотрят
как будто с новой бабой друг

лишь солнце и аркобалено
не принимают свальный грех
реборн всех преданней выходит
и вот кому ну нахуя

отдай пароль идем чермошкой
не дам мы вьягодкой идем
отдай кому сказал отлипни
успел вот сука ну окей

осталось семь часов скорее
по шесть команд допустим в час
не так уж сложно че сидим-то
идем идем идем идем

закрой набор а то вбегут же
а у нас очень хитрый план
мы заявляясь соблазняем
команд побольше создавать

девчонки не хватает фема
мм хватай скорее хром
так бьянки лал зови и нану
и орегано прихвати

а где вообще шоичи/спаннер
а киви а гранатик где
нет еще многих не хватает
но семь часов и не прошли

и пусть цветут на этой битве
цветы какие только есть
что значит их то там и нету
а ну ка срочно заявить

аноны в судорогах бьются
а фем а гет а где а что
скорее помоги анонам
раздуй бп пусть полетит

когда мы будем точно так же
писать и даже рисовать
по шесть работ за час и больше
тогда пойдем хоть сразу в сто

не сыпь мне соль на этот персик
я так давно его хочу
но только к авторам заглянешь
г'лубика вишня мангостин

URL

@темы: пирожочечки

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

03.10.2014 в 17:10

- одеть в иллюзии
ох и проказник мукуро
таймлайну пришлось подвинуться

- Спасибо, - пробормотал Дино, потирая запястье. Смотреть на спасителя было неловко, смотреть на собственные коленки, на которых едва просвечивали сквозь плотную иллюзию синяки и ссадины, тоже не хотелось. Хотелось найти Реборна и пнуть его, а потом еще взять за ногу и кинуть в стенку. Дино сомневался, что у него получится, но был серьезно настроен попробовать.
- Не стоит благодарности, - мальчик бросил на брусчатку веревку, которую снял с рук Дино, присел перед ним на корточки. Заглянул в глаза, улыбаясь с каким-то непонятным, холодным сочувствием. - Во-первых, ты очень жалко выглядел. Во-вторых, ты все равно этого не запомнишь.
- Почему это, - удивился Дино. С иллюзиями ему уже приходилось сталкиваться. - Я же вижу, что ты сделал. Как же я забуду? И я теперь тебе должен.
Случайный спаситель нахмурился. Челка у него совсем закрывала один глаз и иногда заезжала в другой, но все равно видно было, как остро сошлись к переносице брови.
- Погоди-погоди, - сказал он, - ты же... Как тебя зовут?
- Дино, - выдавил Дино, подавив желание отползти. Елозить голым задом по булыжникам было неприятно, иллюзия одежды от этого не защищала.
- Дино, а дальше? - мальчик уперся локтем в колено, потыкал Дино в плечо затянутым в перчатку пальцем. - И вот эта красота у тебя откуда?
Татуировки появились совсем недавно, Дино еще сам не успел к ним привыкнуть, так что дернулся и глянул на плечо. Сейчас они не сияли так ярко, как когда наполнялись пламенем, но сквозь иллюзию все же виднелись.
- Я же про тебя слышал, - вдруг сказал мальчик и распрямился гибким рывком, как согнутая ветка. - Точно, слышал, просто забыл... Поднимайся, наследник Каваллоне.
Дино сглотнул, но все же ухватился за протянутую руку - бархатистая перчатка неуютно пощекотала ладонь - и встал, совсем не так ловко.
- Значит, ты мне должен, - мальчик улыбнулся странно, одними губами. - Иди домой, на четверть часа твоих шмоток хватит. Я к тебе потом загляну, рассчитаемся.
До особняка было двадцать минут ходу, Дино пришлось бежать.

URL

@темы: драббл, Дино, Мукуро

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

03.10.2014 в 13:41

очень неловко нарушать серьезную атмосферу, но я принес облепиху
на ключ "горячее дуло к коже", 1500 слов или около того, цуна сверху, постканон.

Сейчас ему пятнадцать.
Цуна понимает это с первого взгляда, стоит только Реборну переступить порог его кабинета, ни с чем не спутаешь острые углы локтей и коленей. Еще не развернулась линия плеч, запястья тонкие, узкие, но в росте за полгода, что они не виделись, он вытянулся на целую голову.
— Хаос, — говорит Реборн хриплым ломким голосом.
— Да, — кивает Цуна в ответ. Это именно он.
Будешь чай или кофе, может быть, тебя накормить завтраком, где ты был всё это время, без тебя здесь смертельно скучно, почему не приехал раньше, лучше бы не приезжал вовсе. Цуна ничего не говорит, нет смысла задавать вопросы, Реборн сам скажет, что посчитает нужным, и ни словом больше.
У него мягкие щеки и твердая линия подбородка. Костюм на нём висит, пройдет еще лет пять, прежде чем он сядет как надо, и тогда будет смотреться стильно, а пока Реборн собирает чуть отросшие волосы в короткий хвост, носит белые рубашки — ни галстука, ни пиджака, ни шляпы, и рукава небрежно закатаны чуть выше локтей.
Цуна смотрит и не может насмотреться.

Реборн возвращается, когда во всём остальном мире становится скучно.
— У тебя снова проблема, Цуна, — говорит он, усмехаясь.
Теперь — конечно, каждый раз, когда Реборн возвращается, у Цуны и впрямь появляется проблема, на самом деле — больше одной. Этого он не говорит тоже.

Он привыкает к статусу Вонголы так же, как привыкал когда-то носить кольцо, быстро и незаметно. Так же, как и кольцо, иногда его хочется снять, оставить лежать на тумбочке у кровати, блестеть металлическими краями.
— У меня есть идея, — усмехается Реборн, вваливаясь в его спальню, кухню, на переднее сидение спорткара — Дино подарил на восемнадцатый день рождения, а Ямамото научил водить. Реборн разваливается на кровати, стуле, закидывает на торпеду ноги, это же Реборн, он везде устраивается с удобством, текучий и гибкий, как кошка, и как кошке, ему одинаково удобно на заборе и пуховой перине.
Цуну всегда это в нём восхищало.
— Ты в деле, — добавляет Реборн. В деле и никогда — доле, Цуне от его идей никакого толку, он только разгребает проблемы, иногда улыбкой Десятого Вонголы, иногда деньгами, иногда проблемы разгребает Гокудера. Он тоже знает, где достать деньги и кому отвешивать улыбки, но предпочитает решать вопросы динамитом. Хорошо, что с ним всегда Ямамото, хорошо, что Ямамото умеет улыбаться.
Статус Вонголы не слишком тяжел, если удобно уложить пакет прав и обязанностей на тех, кто готов его взять. То, что рядом с ним таких даже больше, чем нужно, Цуна понял не сразу, но главное — понял же. Вонгола не занимается мелкими вопросами, не вникает в детали, но берет на себя ответственность, если какая-нибудь деталь выходит из-под контроля.
Цуна не знает, как так случилось, но почему-то все считают, что Реборн — его подчиненный, что он — та самая деталь. И все почему-то знают, с кого в случае чего можно будет спросить. Черт знает как это вышло, всё ведь не так, никогда не было так, и Реборна нельзя взять под контроль. Почти всех можно — Девятого, отца, даже Варии можно предложить что-нибудь интересное, к тому же Занзас стал гораздо спокойнее с тех пор, как обнаружил у Цуны яйца.
Цуне до сих пор интересно, где именно.
Но не Реборна.
Может быть, именно поэтому он возвращается. Становится в дверях, улыбается, и год от года становится всё старше и старше внешне, и злее внутри.
Раньше Цуна этого боялся, раньше Цуна часто снимал кольцо, чтобы уложить его на тумбочку у кровати, теперь он носит его не снимая. Теперь он думает, что год от года с Реборном становится всё интереснее.

— Когда ты приехал? — спрашивает он. Щелкает дверной замок, Реборн ухмыляется, подходит ближе к столу. Рядом стоит кресло для посетителей, удобное и широкое, и Реборн падает в него, свободно откидывая голову на подлокотник.
— Сегодня.
Он врет, но Цуне всё равно никогда не удавалось его на этом поймать.
Там всегда и бывает, где-то в сицилийской подворотне пуля ввинчивается в чей-то очень важный и нужный затылок, а на другом конце земного шара Реборна видели на частной яхте синьора Каваллоне.
Иногда Цуна думает, что Дино слишком много ему позволяет. Иногда Дино думает так же.
— Ты собирался приехать неделю назад.
Реборн пожимает узкими плечами.
— Задержался, были дела.
Цуна вздыхает, поднимается из-за стола, подходит к окну. Утренняя Сицилия восхитительна, над головой разливается высокое светлое небо, свежий запах упругой зелени дразнит ноздри. Цуна открывает окно и опирается ладонями на подоконник.
За его спиной Реборн поднимается на ноги, подходит ближе, у него тихий и легкий шаг, но Цуне не нужно слышать, чтобы знать, где он, и видеть не нужно тоже.
— Что ты делаешь? — спрашивает Цуна тихо, и тут же чувствует холод у виска.
— А на что похоже?
— В последнее время тебе так скучно, что ты решил пристрелить Вонголу и начать веселиться всерьез?
— Ага, — говорит Реборн, и в его голосе заметно и легкое самодовольство, и скука, и — нетерпение.
Цуна чувствует, как ствол медленно скользит вниз, по линии челюсти, съезжает на шею, уязвимую ямку над ключицей.
Кожа там мягкая, тонкая, холод металла ее обжигает, и это — лучшая часть.

Реборн никогда не отличался терпением, сдержанностью или чем-нибудь похожим, он вспыльчивый сукин сын, всегда был. Последние года четыре он сукин сын в эпицентре гормональной перестройки организма. У него переходный возраст — что может быть лучше, чем Реборн и переходный возраст в одном предложении, и хуже тоже ничего быть не может.
Он начал курить, драться, вспоминать, что значит иметь взрослое тело, он безумно хотел трахаться, и ничего из этого толком не мог себе позволить.
Цуна никогда не думал, что хотя бы один из пунктов многочисленных этапов взросления Реборна будет его касаться, и оказался неправ.

Сперва это было похоже на просто еще одну небольшую проблему, эй, Цуна, у меня есть идея, тебе не понравится, не то чтобы у тебя есть выбор.
Спасибо, нет, меня раздражают Колонелло и проститутки, это не вариант, я пробовал, уверен, у тебя встанет даже на малолетку, ну вот видишь.
Цуна, нервно повязывая галстук после, решил, что всё это похоже на эротический кошмар. Реборн решил иначе.
— Охуенно, — довольно сообщил он, с трудом вставая на ноги. Он был взмокший, у него разъезжались ноги, а Цуна постарался отвернуться поскорее, пока не встало снова.
Реборн решил иначе, и это было похоже на вынесение приговора.

Он кусается, когда целует, наматывает на ладонь галстук, притягивая Цуну ближе, дуло пистолета всё так же жмется к шее, и сейчас Цуне на это плевать.
Он подхватывает Реборна под ягодицы, поднимает — легкий, господи боже, какой же он легкий — вжимает его в себя.
Реборн сжимает коленями его бока, отпускает галстук и запускает ладонь в волосы Цуны.
— Хочешь меня трахнуть? — спрашивает он, касается губами мочки его уха, трется о Цуну всем телом, и да.
Цуна хочет.
Хочет поставить раком или нагнуть над своим же рабочим столом, выдрать его так, чтобы выл, кусая собственную руку.
Хочет аккуратно снять с него одежду, вылизывая тонкую кожу на шее, усадить себе на колени и толкаться внутрь размеренно, медленно доводя его до безумия. Изучать кончиками пальцев лодыжки, колени, бедра, ребра, соски и смотреть на него, смотреть, смотреть, смотреть.
Они не виделись полгода, и Цуна хочет слишком много, поэтому просто смотрит, точно зная — Реборну от взглядов тоже сносит крышу.
И говорит:
— Хочу.
После этого тишина в кабинете становится мокрой и душной, и Цуна укладывает Реборна спиной на стол. Торопливо вынимает пистолет из его расслабленной ладони, отправляет его в ворох рабочих бумажек. Расстегивает ремни-пуговицы-пряжки, разворачивает обертку, Реборн под его ладонями мягкий, расслабленный, возбужденный, он спокойно раздвигает ноги, и Цуна больше не думает.

Он трахает его медленно, плавно, Цуна уже давно не подросток, чтобы кончать от пары движений, ему нравится, когда хорошо и долго, а Реборн уже через пару минут размеренного ритма начинает мелко дрожать. Приподнимается на локтях, молча выгибается Цуне навстречу, пытается получить больше.
— Давай быстрее, — говорит он хрипло.
Цуна приподнимает его задницу над столом, смотрит, как его член растягивает покрасневшее узкое отверстие, и не торопится. У него полно времени, Гокудера собирался подъехать к десяти часам, сейчас четверть девятого, и можно делать что угодно.
Цуна разворачивает Реборна боком, закидывает одну ногу себе на плечо, так получается глубже.
Член у Реборна болезненно возбужденный и влажный, и Цуна даже не пытается его трогать, он поглаживает пальцами кожу под яичками, внутреннюю сторону бедер, косые мышцы живота. Вслушивается в жаркое дыхание, толкается внутрь и не останавливается, даже когда Реборн кончает, кривя рот в болезненной гримасе.
— Я не закончил, — замечает Цуна.
— Я тоже, — ухмыляется Реборн, красный, растрепанный, прядки влажных волос липнут к коже, и ухмылка выглядит неубедительно.
— Замечательно, — кивает Цуна, ощущая смутное раздражение. Он выходит, глядя, как сжимается конвульсивно растраханный задний проход, и, наконец, нагибает Реборна над столом, как собирался в самом начале.

Когда всё заканчивается, на часах уже почти десять, а Цуна чувствует себя выжатым досуха. Реборн валяется в его кресле для гостей голышом и прикуривает, стол грязный, вещи валяются по всему кабинету. Цуна вспоминает кое-что важное.
— Так зачем ты всё-таки приехал? — спрашивает он, подбирая с пола рубашку и брюки.
— О, — отвечает Реборн, выдыхая дым. — Всё как обычно, у меня появилась одна идея.
Тебе не понравится.

URL

@темы: Цуна, Реборн, мини

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

02.10.2014 в 08:38

почитал с утра тред.

Хибари, Бьякуран, практически джен, легкий намек на зоофилию

Это был крохотный писклявый комочек - пучок грязноватых перьев, широко разинутый клюв и перепончатые лапы. К круглой голове прилип кусочек скорлупы. Хибари попытался его сковырнуть - и немедленно получил клювом по пальцу.
- Так что с товаром делать, Хибари-сама? - почтительно напомнил о себе Есикава. - Весь ящик попорчен. И мы тут ни при чем - это кто-то из партнеров в Чили напортачил. Или подшутил? Тогда совсем нехорошо. Не по-партнерски это - пингвинов в товаре прятать. О, опять обгадился!
Растопырив крылья, пингвиненок испачкал аккуратные пакетики с товаром еще одной зеленоватой каплей, и опять пискнул - требовательно и возмущенно.
- Разберитесь с партнерами, - холодно сказал Хибари. - Пусть возместят убытки. И пусть расскажут, почему это милое существо было вынуждено путешествовать в таких жутких условиях. А если возникнут проблемы, - Хибари посмотрел на Есикаву в упор, и тому сразу же захотелось последовать примеру пингвиненка, - скажете мне, и я их решу.

К вечеру пингвиненок получил имя «Бьякуран», миску свежей рыбы и коробку, которую Хибари намеревался приспособить под гнездо. Рыбу пингвиненок одобрил, к имени отнесся с царственным равнодушием, а коробку сразу же отметил неприятно пахнущей кучкой, и больше в ее сторону не смотрел.
Спать он пристроился у Хибари между коленей, крепко ухватившись клювом за край форменной куртки.
- Завтра сам проследишь за порядком, - сказал Хибари заглянувшему с докладом Кусакабе. - А сейчас принеси мне чай. Видишь - я не могу встать.
Ночь оказалась длинной. Пингвиненок иногда трепыхался, попискивал и клевал Хибари в бедро, выпитый чай напоминал о себе недисциплинированным желанием прервать медитацию, на крыльце, в большом тазу, тихо плескалась приготовленная на всякий случай рыба.
- Я научу тебя всему, что знаю, - торжественно сказал Хибари, когда Бьякуран, не просыпаясь, попытался отщипнуть и проглотить кусочек его пальца. - Но тебе придется как следует поработать. Порядок и дисциплина - вот что нужно и людям, и пингвинам.
Кажется, Бьякурану эта речь понравилась.
Палец он, во всяком случае, щипать перестал - и даже курлыкнул что-то одобрительное и нежное.
- Нет, не так, - сдерживая умиление, возразил Хибари. - Повтори - «Ке-ея».
- Ке!
- Еще раз.
- Ке-э!

Странное дело, но с появлением Бьякурана порядок в Намимори стал нарушаться гораздо чаще - особенно после того, как пингвин перелинял, лишившись почти всех перьев. Хибари винил в этом нервную обстановку, экологию и морское путешествие в ящике с кокаином.
- В следующий раз сразу звони мне, - говорил он, помогая Бьякурану выбраться из огромного белоснежного холодильника, занимавшего в магазине целый угол. Бьякуран вообще любил все белое и большое - наверное, так проявляла себя генетическая память о льдах Антарктиды, - но в этот раз он просто прятался.
- Они сами упрашивали меня забрать весь зефир, - пожаловался Бьякуран. Дни, когда его клюв с трудом высвистывал протяжное «Ке-е-я!», давно миновали, и теперь его словарному запасу мог позавидовать профессор филологии. - Не знаю, почему они потом передумали. Может, я был недостаточно убедителен?
- Невыполненные обещания нарушают дисциплину, - нахмурился Хибари, и, ероша мягкие, похожие на волосы перья, предложил: - Я убью их. Медленно и мучительно. Или быстро и страшно - как получится.
- А может, не стоит? Они неправы, но они это осознали. И в следующий раз они не откажут мне в пакетике зефира! Ке-ея, пожалуйста!
Бьякуран по-птичьи клонил набок голову - и сердце Хибари таяло.
- Живите, - бросил он, проходя мимо корчившихся на полу охранников.
В конце концов, нехватка зефира решалась проще всего.
Еще у Бьякурана были проблемы с членами боксерского клуба - эти идиоты не понимали его великолепного чувства юмора, с клубом пенсионеров - старики никак не могли усвоить, что пингвинам вовсе не обязательно носить трусы, и со скукой.
Если бы Бьякуран был человеком, Хибари предложил бы ему подраться - это всегда развлекает как минимум одного из участников драки. Но нельзя же бить милого, пусть и немного мутировавшего пингвина.
- Если хочешь, можешь выклевать ему глаза, - предлагал Хибари, сгрузив на заднем дворе аккуратно связанное тело злостного нарушителя дисциплины.
Бьякуран дулся и водил пальцем по губам. Медленное движение гипнотизировало, и Хибари не сразу слышал, что тот говорит:
- У меня больше нет клюва.
- Это экология, - мрачнел Хибари. - И те наши партнеры из Чили... бывшие партнеры.
Ему все время хотелось намекнуть, что Бьякуран выглядит очаровательно даже несмотря на экологию - но все как-то к слову не приходилось.
Вместо этого он сказал:
- С чилийцами уже ничего не сделаешь, не выкапывать же их, но в экологии можно навести порядок. Убить всех лишних, или что-нибудь в этом роде.
- Правда? - обрадовался Бьякуран.
Он клюнул Хибари в уголок рта мягкими, сладкими от зефира губами - и выглядел в этот момент таким милым, что его невозможно было не потискать.
Еще и еще.

URL

@темы: драббл, Хибари, Бьякуран

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

02.10.2014 в 01:46

Аноны, это Ямамото/Хибари. Автора можно бить. Ключ мне дали, но я по дороге потерял.
Многие в детстве боялись темноты: оставляли включенной лампочку на тумбе, на носочках выходили в туалет, прыгали в кровать, с перебивающимся дыханием зарываясь в одеяло – не услышал ли кто?
Многие в детстве боялись темноты и того, что может из нее придти.
Некоторые боялись темноты в себе – и того, что может из нее выйти.
Ямамото Такеши старался не провоцировать собственные инстинкты. Он хорошо ладил с людьми, ограничивал круг общения теми, кто не вызывал в нем агрессии, и знал, кого нужно обходить десятой дорогой, чтобы жизнь продолжала радовать спокойствием.
С Хибари Кеей, например, он никогда не встречался глазами. Улыбался, щурился, обращался к Цуне, спорил с Гокудерой – и мягко отстранялся от взгляда, жгущего в нем дыры.
Он знал – это не к добру.
Он понимал – одно неосторожное движение – и последует взрыв.
Он знал, он понимал, но не догадывался, что все произойдет так скоро.
Кровавые пятна расцветали в лужах ярким узором, небо взрывалось громом и молниями, лезвие катаны со свистом прошивало ночной воздух, встречая с тонким звуком сталь тонфа.
Удары сыпались отовсюду, Ямамото едва успевал встречать их, уворачиваться и перекатываться.
Хибари напряженно дышал, слизывал капли дождя с побелевших губ, выдыхал в нагревшийся воздух облака густого пара.
У Ямамото хрустнуло запястье правой руки, и он перебросил Шигуре Кинтоки в левую.
-Мы можем остановиться, - предложил Хибари и захлебнулся собственным смехом.
-Мы не можем остановиться, - Ямамото посмотрел ему в глаза – прямо в замедлившееся время – и над заброшенным складом, сгустившись, уплотнилась тишина.
Они прошлись жадными взглядами по телам друг друга – и сцепились снова.
Тварь внутри Ямамото ревела, царапала когтями грудную клетку и хрипло дышала вместе с ним, сначала – в оглушающую темноту, потом – в губы вскрикнувшего противника.
Ямамото рвал форменную рубашку, стягивал брюки, ломал молнию, сжимал бедра и ждал удара в солнечное сплетение, в адамово яблоко, в висок – но его никто не остановил.
Хибари растянулся под ним, тронул мокрую от дождя скулу пальцами и хмыкнул:
-Ну, попробуй.
И все замки сорвало.
Пуговицы, нити, ботинки, шнурки, тонфа, Шигуре Кинтоки – все бесполезные вещи сложились в полукруг у свившихся горячих тел, исполосованных морозными струями.
-Ты не сможешь, - Хибари прикрыл глаза и выдохнул легкий смешок.
Ямамото пропустил через зрачки жадную темную тварь с оскаленной пастью.
-Посмотрим.


URL

@темы: драббл, Ямамото, Хибари

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

23.09.2014 в 05:35

еще вьягодка, без ключей, просто так
Городская библиотека - это несерьезно, и в сети, как ни странно, можно найти далеко не все, поэтому, когда Хибари процедил сквозь зубы:
- Можешь посмотреть в моих книгах, - Гокудера согласился, не раздумывая.
Информация нужна ему до зарезу. Но кроме этого, его измучило любопытство. Он попытался представить себе Хибари в домашней обстановке - и сразу же сдался, понимая, что для решения этой головоломки ему не хватает слишком многих деталей.
Вечером он впервые переступил порог дома Хибари.

- Не слюнявить пальцы, - сказал Хибари, выкладывая перед Гокудерой стопку книг. - Не загибать страницы. Не делать на них пометки. Не...
- Дышать можно? - не выдержал Гокудера.
Хибари замер - будто всерьез задумался, не запретить ли дыхание, как нарушающее дисциплину и вносящее путаницу в упорядоченное движение молекул, - и сказал:
- Дышать можно. Сопеть - нежелательно.
Может, так упала тень, но показалось, что уголок его рта едва заметно дернулся - словно он пытался сдержать улыбку.
Сама мысль об улыбающемся Хибари была так непривычна, что Гокудера даже не попытался додумать ее до конца. Отбросил прочь, как фантастическую погрешность, и склонился над книгами, вникая в значение выцветших иероглифов. Смысл историй иногда ускользал, иногда - казался настолько примитивным, что казалось, будто под этой простотой скрывается что-то большее. В такие минуты Гокудера тянулся во внутренний карман, за сигаретами, но вспомнив, где находится, беззвучно чертыхался и переворачивал страницу.
Появившаяся на столе пепельница заставила его вздрогнуть от неожиданности.
- На крыльцо, - бросил, отходя в сторону, Хибари.
Гокудера ошалело посмотрел на него - надо же, так зачитался, что забыл о его присутствии! - перевел взгляд на часы и подхватился на ноги.
- Черт, как поздно! Слушай, а можно мне...
- Завтра в восемь, - перебил Хибари. - Не опаздывай.
На улице, затягиваясь первой за вечер сигаретой, Гокудера рассмеялся. «Можно подумать, что это приглашение на свидание», - думал он, перешагивая через упавшие на тротуар тени, длинные и черные, как щупальца притаившегося за домами чудища. В воздухе витало предчувствие беды - как это бывает иной раз по ночам, когда в любом темном закоулке может подстерегать опасность.
До дома, впрочем, Гокудера добрался без приключений.

Весь следующий вечер Гокудера опять провел, зарывшись в книги - и даже осмелел настолько, что уточнил у Хибари значение одного старого слова. Уходя, договорился о новой встрече - точнее, просто обменялся с Хибари кивками, подтверждая, что да, опять в восемь и не опаздывать. Через неделю, выбравшись на крыльцо, Гокудера потянулся, сунул незажженную сигарету назад в пачку, и присоединился к разминке.
Без динамита шансов в рукопашной у него не было. Но азарт, но веселая злость и щекочущее нервы ощущение опасной игры никуда не делись - и Гокудера отдался им с безнадежной страстью курильщика, пробавляющегося никотиновым пластырем.
- Можешь принять душ, - сказал через десять минут Хибари, и убрав тонфы, поднялся. Но взгляд его при этом был таким тяжелым, что Гокудера еще минуту лежал, распластавшись под его весом.
- А спину мне потрешь? - крикнул он вслед - просто чтобы оставить за собой последнее слово.
- Сам справишься, - уже с порога отозвался Хибари.
Почему-то именно в этот миг у Гокудеры возникло чувство, будто он пропустил удар.

- Слишком много противоречивой информации, - сказал Гокудера через две недели. - В некоторых сказках упоминается какое-то волшебное существо, или, возможно, сообщество существ, обладающих способностью к мимикрии и обучению. В других же историях говорится о психической - или магической? - силе, подчиняющей и обрабатывающей человеческое сознание. Все очень запутано. Единственное, в чем можно быть уверенным - эта сила как-то привязана к определенным местам. А вот насчет существ я не уверен - мне кажется, они способны к автономии. Это если они существуют. Может, они - как те тени, что я видел возле кинотеатра.
- Что за тени?
Гокудера пожал плечами.
- Просто тени. От деревьев, - он рассмеялся, - Мне показалось, что они неправильные - не того цвета, что ли? Наверное, не выспался. Из-за этого мерещится всякое.
- Недостаточный сон - это нарушение дисциплины, - сказал Хибари.
Теперь-то Гокудере было известно достаточно, чтобы улыбнуться в ответ.
- Сегодня переночуешь здесь, - продолжил Хибари, и Гокудера не удержался от мысли, что все-таки знает о нем слишком мало - и, может, совсем не то, что следует знать.
Впрочем, это не помешало ему заснуть, и даже стук раздвинувшихся седзи ворвался в его сон лишь мимолетным ощущением случившейся где-то далеко беды.

Проснулся Гокудера на рассвете. Хибари лежал на спине, на расстоянии вытянутой руки, такой тихий и неподвижный, что Гокудера забеспокоился. Беспокойство, подогретое уже забытым сном, заставило его подобраться ближе, заглянуть Хибари в лицо и дотронуться до твердого плеча. До щеки, до скользких, как шелк, волос.
До губ, с которых срывалось едва заметное теплое дыхание.
Хибари открыл глаза.
- Все в порядке? - прошептал Гокудера.
Хибари поймал ртом его пальцы, прикусил их - почти до боли, - и тут же забрал боль языком.
- Хорошо, что ты остался, - сказал он, и была в этих словах какая-то двусмысленность, хотя что может быть двусмысленного в упирающемся в бедро возбужденном члене?
Гокудера накрыл его ладонью, сжал и тут же выпустил, торопясь избавиться от остатков одежды. Хибари попытался помочь, но только мешал - поцелуями, больше похожими на укусы, прикосновениями, от которых по позвоночнику проходила дрожь, а внизу живота тянуло так сладко и томительно, что хотелось немедленно с этим что-нибудь сделать. Или позволить сделать что-нибудь Хибари - языком, лишь коснувшимся члена и яичек, и по влажной дорожке спустившимся вниз, к раздвинутым ягодицам. Пальцами, вначале осторожными, а потом - жесткими и сильными.
- Давай уже, - просить не хотелось, но сил терпеть больше не было - и, наверное, не только у Гокудеры. Хибари вдруг застонал, и, заглушая стон, впился поцелуем в ключицу. А потом толкнулся внутрь и начал двигаться - медленно, не отрывая от Гокудеры напряженного взгляда.

Через две недели и один день Гокудера понял, что нужной информации нет даже в книгах Хибари.
- Легенды, - вздохнул он, - обрывки каких-то считалок... но это все не то.
- Может, ты не там ищешь? - хмыкнул Хибари.
- Ага, а ты знаешь, где искать, да? Ты вообще в этом ничего не понимаешь!
Хибари насмешливо фыркнул.
- Ну и черт с тобой, - проворчал Гокудера, но стоило ему встать, как сильные пальцы обхватили его за лодыжку.
- Переночуй сегодня здесь, - сказал Хибари, глядя снизу вверх и поглаживая выступающую косточку.
- Боишься, что меня чудища сожрут по дороге? - ухмыльнулся Гокудера, глянув на липнущую к окнам ночную тьму. Потом - опять на Хибари.
- Хотя... умеешь ты уговаривать.

URL

@темы: мини, Хибари, Гокудера

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

23.09.2014 в 02:07

"запасной ключ", вьягодка

«Ублюдок», – думал Гокудера, изгибаясь под жесткими ладонями, – «Больной ублюдок».
-Ах! – он потянулся вверх, сосок пронзила острая боль, длинные пальцы задели простату.
Хибари, наверное, сейчас видел белки его глаз под полуприкрытыми веками, мокрые от пота светлые волосы на лбу, тяжело вздымающуюся грудь.
Гокудера представил все это, представил себя под ним – и застонал, плотнее сжав бедра Хибари коленями. Приоткрыл глаза: занавешенное темными волосами лицо, напряженная шея, прозрачные капельки пота, скользящие в ямку под ключицами…
Он приподнялся на локтях и слизнул их, прикусил кожу под ухом – Хибари вздрогнул и Гокудера, вскрикнув, откинулся на подушку, почувствовав первый толчок.
На секунду они замерли. Хибари хрипел, потом – дышал, потом оперся одной рукой в изголовье кровати, а другой дернул Гокудеру за бедра к себе.
Стон у того вышел абсолютно кошачий, Гокудера даже попытался рассмеяться – и тут же гортанно выдохнул:
-Стой, ах, сто-ой!.. – и словил его взгляд, дикий, темный, холодный, как первое прикосновение к добела раскаленному металлу.
Хибари сорвался.
Они оба сорвались, кровать билась в стену и скрипела, Гокудера рвал пальцами наволочку, тянулся к Хибари, перемешивал их тяжелое дыхание в горячий ком, сдавливал, царапал, гнулся и орал – не стонал, не кричал – орал как сумасшедший, сквозь плотно сжатые губы, кусая ладонь Хибари до кровавых отметин, бился на простыне и почти кончил – но за секунду до оргазма почувствовал, как его член сжали у основания цепкие пальцы.
Хибари выдохнул. Выпрямился. Тряхнул головой.
-Мне просто нравится, как ты это делаешь, - сказал он, и Гокудера подумал, что это первая фраза, которую Хибари сегодня адресовал лично ему.
-Делаю что?
Хибари склонился над ним, слегка улыбнулся.
-Сейчас.
Пока его рука шарила у кровати, Гокудера успел передумать все, что мог.
Хибари поднял бутылку вина, которую они опрокинули на ковер, когда оказались в номере.
-Чего ты хочешь? – у Гокудеры не дрожал голос, он просто хотел знать, что они собираются делать.
-Пей.
На его губы полилось горьковатая красная жидкость, заструилось по груди, по шее – и Гокудера облизнулся. Провел языком по губам и прихватил горлышко бутылки зубами. Глянул на Хибари в упор.
У него под черепушкой плясали демоны. У них обоих под черепушкой плясали демоны, если на то пошло, но когда Хибари смотрел на него этим своим взглядом «Я-вхожу-в-режим-берсерка» – веселье начиналось совсем уж адское.
Бутылка полетела в стену и со звоном разбилась. Кровать дернулась раз, другой – и Гокудера затих через пятнадцать минут, дергаясь под Хибари и выдыхая стоны в его плечо.
…Гокудера поправил галстук и еще раз оценил себя в зеркале. Отлично, можно выходить.
-Эй.
Он остановился на пороге номера, но не оглянулся.
-Что?
-Меня достала ебля по отелям.
Гокудера думал недолго: оказалось достаточно представить, как все будет происходить вне рамок времени, на которое снят номер.
-Ты ведь помнишь мой адрес?
-И?
-Держи, - Гокудера бросил на столик у двери запасной ключ.
Хлопнула дверь.


URL

@темы: драббл, Хибари, Гокудера

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

22.09.2014 в 01:58

когда-то мне дали ключ "румба". а сегодня здесь обсуждали Сквало.

Сквало, семья, джен

У Сквало, вопреки расхожему между членами Варии мнению, было детство. Машинки-солдатики, вся фигня.
И отец – был. Смуглый, черноволосый итальянец, изуродованный шрамами. Ветеран вьетнамской войны, переехавший из родной Алабамы на Сицилию, человек старой закалки, пытавшийся воспитать из Сквало достойного наследника.
И мать была. Светлая, тонкая полячка, где отец ее такую нашел между Палермо, Мессиной и Сиракузами, Сквало не спрашивал. Он просто помнил – теплые руки, спокойную улыбку, тихие слезы, когда отец выходил из себя, барахтался в военных кошмарах по ночам – помнил и любил.
Не обижался на него, замечая темные синяки на материной шее. У них втроем была отдельная вселенная, и для Сквало она начиналась с отцовского запаха пота и перегара, самого родного на свете запаха. Кончалась, может быть, за воротами провинциального дома с заросшей лужайкой. Может, чуть дальше – их задний двор обрывался пышным полем пшеницы, за которым темной стеной поднимался лес, всегда будто окутанный мрачным сырым туманом.
Сквало никогда не спрашивал себя, хочет ли он оставить все это и перейти границу, отделяющую его от него самого. Он просто знал, что когда-нибудь это случится.
…Сквало вошел на кухню, зевая: допоздна бегал в темной роще у кромки леса, и устал, и выспался одновременно – жизнь бурлила в нем, заставляла вертеть головой, щуриться, отплевываться от душевой воды, бежать на кухню, спотыкаясь на лестнице – к кофе, к свежему молоку, к хмуро-веселому отцовскому взгляду над газетными листами.
На кухне хрипело помехами радио – это было первое, что заметил Сквало. Румба.
Отец сидел, опираясь на ножку дубового кухонного стола, приоткрыв рот, уставясь мутными глазами куда-то под потолок.
Мать лежала рядом – в старенькой, изъеденной молью ночнушке.
-Пап? – осторожно спросил Сквало, делая шаг вперед, - пап?!
Растрепанная голова повернулась к нему, черные глаза впились в лицо жадно, яростно. Рука в старых шрамах потянулась к молотку для мяса – он лежал рядом, Сквало и не заметил сначала – в бурой лужице.
Отец поднялся, посмотрел на Сквало умоляюще – и замахнулся.
И Сквало побежал. Через порог. Через поле пшеницы. Через лес. Через туман.
Побежал, видя перед собой темный, виноватый, просящий взгляд на изуродованном шрамами лице. Быстрее – к себе.

URL

@темы: драббл, Сквало

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

20.09.2014 в 01:35

один анон сказал "канистра", другой - "бензина".

канистра бензина, гокухару

Гокудера подрывается ночью от звонка мобильного.
-Да, - бормочет он спросонья, проводя ладонью по лицу, - кто это?
В трубке раздается нервный женский смех, переходящий в тяжелые всхлипывания.
-Это Хару, - она говорит в нос, очень тихо, коверкая звуки.
Гокудера поднимается с кровати и начинает беспокойно ходить по комнате, протирая глаза.
-Хару, что-то случилось? Где ты? – он останавливается у окна, упирается руками в подоконник, и вдруг видит ее у своего подъезда.
Хару поднимает голову и говорит, глядя на него – шевелятся тонкие губы на окровавленном лице:
-Я здесь.
…
Он натягивает джинсы и спешит к двери, проталкивая руки в рукава рубашки.
Створки лифта открываются, когда он застегивает последнюю пуговицу.
-Привет, - невнятно говорит Хару, салютуя полупустой бутылкой текилы, - Я переночую у тебя?
Гокудера жадно впивается глазами в ее лицо, в багровые дорожки под носом, крупный лиловый синяк на скуле, глаза с лопнувшими сосудами.
«Пресвятая дева Мария, что с тобой?» - хочет сказать он и молча пропускает ее в квартиру.
Хару садится на пол у стены и тянет с ног сапоги, достает из воротника разорванный – Гокудера замечает это и закашливается – шарф, обнажая шею в пожелтевших засосах и свежих синяках.
Она упирается затылком в стену, выгибается и стягивает с плеч куртку. Говорит:
-Нос не сломан, - поворачивается к нему и устало просит, - вообще все нормально, дай только отдохнуть. Без скандалов.
Хару отворачивается, подтягивает к себе колени, обвивает их руками и вздыхает.
-Я ненадолго, я… - она вздрагивает, когда Гокудера бьет кулаком в стену, с него как будто спадает оцепенение, наведенное ее появлением, он берет Хару под локти, поднимает на ноги и ведет на кухню.
-Опять? – Гокудера лезет за аптечкой, расталкивая чашки, и попутно ругается, - опять, да?
Хару, присевшая за барную стойку, пересекающую кухню Гокудеры, стонет.
-Боже, я что, уже рассказывала тебе о нем?
-Не рассказывала,- он грохает аптечку перед Хару, - Просто я знаю мудака, с которым ты встречаешься.
-Винченцо хороший, - Хару поднимает указательный палец и кивает сама себе, - только больной, - она осторожно трогает свое лицо и морщится от боли, всхлипывает, - Больной ублюдок.
Гокудера отнимает ее ладони от лица, прикасается к месту над губой ватой, смоченной перекисью водорода.
-Ай!
-Тихо, все нормально, - он гладит большим пальцем ее скулу, ту, что гладкая и белая, а не черно-синеватая, одновременно обрабатывая небольшие ранки-порезы, стирая кровь, слезы, пот, потекшую тушь с аккуратного личика и вспоминая попутно адрес Винченцо Тотти, популярного боксера, с начальством которого как-то работала Вонгола.
Гокудере пришлось однажды забирать у них прибыль с тотализатора в срочном порядке, он приехал на квартиру Тотти и встретил вместе с его боссом и черным кейсом – какой сюрприз – Хару, высокую, счастливую Хару с пузатым бокалом, они поздоровались и Гокудера через некоторое время забыл об этом случае.
Пока Тотти не вылетел из большого спорта. Пока его не начали мусолить журналисты. Пока несколько интервью с его бывшими подружками, которых он избивал, не появились в газетах.
Гокудера думал, что Хару давно его бросила. Черт подери, кто же мог знать…
-Лучше? – он приподнимает ее лицо за подбородок, заставляет взглянуть себе в глаза. Хару кивает.
-Где я оставила текилу?..
-Сиди, я принесу.
Гокудера возвращается в коридор, подхватывает с пола бутылку, сумочку Хару – из нее вываливаются пара окровавленных платков, мелкие монеты, и рецепт – он подносит текст поближе к глазам – противозачаточные.
-За что пьем? – спрашивает Хару, когда он ставит перед ней бутылку.
-За то, что ты не беременна, - Гокудера напряженно ждет ее реакции.
Хару разливает текилу в стопки, опрокидывает в себя обе. Говорит:
-Да. Я бы даже поблагодарила Бога, если бы была верующей.
Гокудера незаметно выдыхает и прикладывается к бутылке.
-Эй! – Хару пытается выхватить текилу у него из рук, Гокудера мычит и машет руками.
-Так, все! Все, я сказал, с тебя хватит.
-Это нечестно!
-Тут уже ничего не осталось, - он подходит к раковине и стряхивает в нее капли со дна бутылки, - финита ля комедия, бамбина. Иди в душ.
Хару соскальзывает с высокого стула, слегка покачнувшись, мотает головой на вопрос Гокудеры: «Не упадешь?» и уходит в ванную комнату.
Она будет сидеть там по меньшей мере час. Он точно знает.
Гокудера накидывает на плечи куртку, осторожно прикрывает дверь, спускается в поземный гараж и выезжает – до Тотти добираться примерно пятнадцать минут.
Он паркуется у многоэтажного дома, вытаскивает из багажника канистру бензина и звонит в дверь.
Консьерж открывает, когда Гокудера в двадцатый раз повторяет: «Да, Винченцо Тотти, срочно, можете позвонить ему, это от его тренера, сеньора Вега».
Канистру камеры не засекут, как и его лицо.
Гокудера вдавливает кнопку звонка до упора, секунду смотрит в растерянное лицо Тотти, а потом вталкивает его в квартиру и впечатывает кулак с тяжелыми перстнями в не раз уже переломанный нос. Ублюдок отшатывается, а Гокудера нащупывает что-то тяжелое, железное и прямое у себя за спиной, поудобнее перехватывает и плотно закрывает дверь.
Через десять минут лицо Тотти похоже на кровавую кашу с осколками костей и зубов, он хрипит, скулит и катается по полу.
Гокудера, тяжело дыша, отбрасывает разводной ключ – разводной ключ, надо же! – и берется за канистру.
Щедро поливает прихожую, слегка – гостиную и, разумеется, самого Тотти.
Он мог бы сказать ему что-нибудь, но сомневается, что его услышит кто-то, кроме него самого.
Гокудера закуривает и вспоминает, все ли учел – час времени, иллюзия на камерах, измененные в памяти консьержа лицо и голос – и кидает окурок на тяжело вздымающийся живот Тотти.
Выходит, захлопывает дверь – за ней трещит огонь, который мог бы перерасти в полноценный пожар, но Гокудера не собирается причинять вред никому, кроме этого урода.
Он вызывает бригаду спасателей, встав в пробку на перекрестке. Семь минут. Должны успеть.
Еще пятнадцать – он взбегает по лестнице, вваливается в квартиру, стаскивает с себя пропахшую бензином и кровью одежду и кидает под ворох курток.
Хлопает дверь ванной комнаты.
-Гокудера, ты пойдешь? – у Хару сонный, умиротворенный голос. Слышно, как она ступает босыми ногами по полу коридора, гостиной. Через мгновение оттуда доносится бормотание телевизора.
Гокудера сжимает кулаки и отчаянно, счастливо улыбается в темноту прихожей.
-Хаято? – раздается совсем близко.
-Да, - у Гокудеры срывается голос, он прокашливается и отвечает, - Да. Иду.


я забыл, есть ли у Гокудеры пламя тумана

URL

@темы: драббл, Хару, Гокудера

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

20.09.2014 в 01:22

это "Мурдхонно шо" просто взывает к... к чему-то взывает, короче. Не удержался, в общем.
Цуна, Реборн, ОМП

Интуиция пыталась на что-то намекнуть. Подавала знаки и показывала знамения - проехавший на красный свет «Феррари» с водителем, похожим на Хибари-сана, но в майке-алкоголичке и цветком лотоса за ухом, свернувшую за угол блондинку с слишком широкими плечами и слишком узкими бедрами, далекий треск выстрелов. Но Цуна списал поселившееся в животе тревожное чувство на съеденный в школьном буфете данго, а неожиданную молчаливость Реборна принял безропотно, как редкий и счастливый дар судьбы.
Ему еще предстояло узнать, что счастье - это лишь краткий миг самообмана на пути к окончательному пиздецу.
- Этой ночью тебе придется как следует постараться, чтобы доказать, что ты чего-то стоишь, - сказал Реборн, как только Цуна переоделся в пижаму и нырнул под одеяло. - Вставай, никчемный Цуна. Тебя ждут.
Одеяло, отлично защищавшее от (предположительно) обитающих под кроватью монстров, вдруг показалось ненадежным укрытием. Цуна подумал, и на всякий случай загородился еще и подушкой.
- Мурдхонно шо, - продолжил Реборн, - один из боссов загадочного и могущественного мафиозного клана из Гоби.
- А?
- Или, может, из Антарктиды? - вдруг задумался Реборн. - Неважно! Вперед, никчемный Цуна! Мурдхонно шо ждет тебя! В парке, возле ларька с попкорном, - добавил он, заглянув в какую-то бумажку.

Мурдхонно шо был ужасен, многоглав, шумен и непоследователен.
- Что это с ним? - простонал Цуна, одной рукой потирая отбитые почки, а другой - ощупывая пылающую от поцелуев щеку.
- Жертва мутаций, генетических экспериментов и перманентного промывания мозгов, - пояснил Реборн. - Ты не отвлекайся! Сделай с ним что-нибудь. А я...
Реборн сонно засопел.
- Вот так всегда, бутылку мне в задницу! - буркнул Цуна.
Про бутылку он однажды подслушал у Занзаса. Ничего не понял, но звучало круто.
Сонное сопение стихло.
- Могу устроить.
- А?
- Начать, наверное, придется с сувенирных на пятьдесят грамм.
Мурдхонно шо перестал размахивать кулаками и вытащил откуда-то складной стульчик.
- Реборн! Знаешь, кто ты? - закричал Цуна, вдруг очень ясно представив себе все этапы тренировки с бутылками. - Ты... ты член с бакенбардами!
- У тебя очень интересное направление мыслей, никчемный Цуна. Продолжай!
В памяти всплыло еще одно подслушанное выражение.
- Отсоси у меня, Реборн!
- Прямо сейчас? Может, ты не такой уж никчемный.
Мурдхонно шо одним ударом проделал в стене ларька дырку и вкусно захрустел попкорном.
- И не смей называть меня никчемным!
- Ты его победил, Цуна, - вдруг сказал Реборн.
- А?
Цуна оглянулся. Рядом с ларьком никого не было, и только дыра в стене напоминала о кошмарном и могущественном антарктическом боссе.
- Но не расслабляйся, - добавил Реборн, зачем-то подобравшись почти вплотную, - там, в Антарктиде, таких много!

URL

@темы: драббл, Цуна, Реборн

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

18.09.2014 в 22:57

я здесь!
я хотел бы!
Тут такое дело: я в прошлый разговор вспомнил, что у меня есть начатый текст и дописал его в охотку. Но он с неба звёзд не хватает. А если придет анон, обещавший потыкать в штампы - нежнее, ладно? Я фиялка и не из 20ки, близко к сердцу принимаю.

гокубьянки, тил, 3300

Она молчит.
Несколько часов машина петляет по горному серпантину. Начинает казаться: дорога — гиганский гад, свернувшийся уроборосом и готовый сожрать не только себя, но и всё, что находится рядом.

Радио работает с помехами — сигнал совсем плохой. Когда вместо музыки из динамиков начинает доносится треск, Гокудера по инерции щёлкает переключателем — пожёлтевшая от времени пластиковая стрелка ползает за мутным стеклом, отсчитывая деления, — и недовольно цикает. Машина старая — в ней нет ни навороченной аудиосистемы, ни кондиционера. В ней, кажется, нет ничего современного: вытертая обивка кресел и выцветшая деревянная торпеда с большими датчиками километража, бензина и масла.

Если бы Бьянки лично не видела, что под капотом у старой развалины, не сел бы в неё ни за что. Но она видела. Остальное — личное дело Гокудеры, который без ума от древнего хлама, любовно называемого "ретро" и стоящего не меньше "майбаха". Кажется, все деньги, заработанные за последние годы, он спустил на эту прихоть, странную до очарования. А может быть, дело в том, что это Гокудера.

Красотка в стиле пин-ап, оседлавшая надпись "Алоха Оэ", из последних сил цепляется за зеркало заднего вида — она тоже порядком выцвела и потускнела, но обладает необъяснимой харизмой. На каждом повороте Гокудера бросает на неё косой взгляд — и каждый раз остается недоволен. Красотка продолжает призывно улыбаться. Однажды Гокудера сказал, что они, должно быть, очень похожи — пин-ап модель и Бьянки. "На самом деле, — признал Гокудера позже, — ничего общего, но живот скручивает от одного взгляда на обеих." Это было давно, но сейчас Бьянки почти готова признать его правоту: равномерное покачивание бледно-жёлтого пятна в сгущающихся сумерках вводит в транс.

Бьянки встряхивается и пересаживается удобнее.

— Спи, — говорит Гокудера и снова косится на болтающуюся под зеркалом девицу.

— Нам обоим не мешает поспать, — мягко возражает Бьянки. Она говорит вполголоса, словно боится спугнуть что-то — условную тишину, нарушаемую равномерным шелестом шин, или редкий момент взаимопонимания?

— Не сейчас.

Машина закладывает очередной вираж, и дорога, делая головокружительный кульбит, устремляется прямо на медно-красное солнце.

Гокудера жмурится и опускает козырек. Козырек не спасает.

— До четырех утра — самая дорога. Потом начнет клонить в сон. Но мы к тому времени уже будем на той стороне. — Солнце пылает так неистово, словно желает выжечь глаза путешественникам. — Найдем мотель или что-нибудь вроде... Там, в бардачке, — просит Гокудера. — Посмотри очки.

Бьянки находит пыльные "авиаторы" среди документов, ополовиненных пачек жвачки, презервативов и прочего мусора. Не протерев, передаёт Гокудере. После незначительной паузы вытаскивает чёрные бикини и с преувеличенным интересом их разглядывает. Гокудера позволяет себе отвлечься от дороги и смерить Бьянки долгим взглядом. Эффектность взгляда разбивается о невозмутимость с нотками сарказма. Без комментариев Бьянки закидывает бикини на прежнее место и закрывает бардачок, скидывает туфли и забирается в кресло с ногами. Гокудера вытирает очки о рубашку и водружает на нос.

— Опасно так ездить.

Бьянки пересаживается к нему вполоборота, обнимает подголовник и прикрывает глаза.

— Что?

Даже сосредоточенный на дороге, он чувствует её внимательный взгляд из-под длинных ресниц. Кое-кто поговаривает, что из-за экспериментов с пламенем у него обострились чувства. А кое-кто считает, что Гокудера просто параноик.

Бьянки склона верить первым, но и версию вторых не исключает.

— Думаю, — отзывается она. — Смотрю на тебя и думаю...

— О чем?

— Зачем люди делают пирсинг? Странно, почему-то раньше эта мысль не приходила в голову...

— М? — Гокудера поднимает руку и машинально потирает щеку, словно маленький мальчик, которого поцеловала нелюбимая тётка. В кольце урагана вспыхивает красное, взрывается и разлетается искрами. Цепная реакция пробегает по полированной стали в мочках: серый металл переливается гранатовой россыпью, кажется раскаленным и нестерпимо горячим, зовет протянуть руку, убедиться, что не опасен. Просит прикоснуться. Ближе, ещё ближе...

Бьянки завороженно наблюдает за движением света. Она могла бы соврать, но какой резон? Нужно быть честной хотя бы с собой: её привлекала опасность. Вопрос в том, когда это приобрело такие болезненные, пугающие и извращенные формы.

— На это много причин, — хриплый голос возвращает Бьянки в реальность. — Бунтарство, желание выделиться, последние годы — всё больше мода, не несущая смысла. Иногда это что-то вроде зарубок: на память о каком-то важном событии, счастливом или дурном. Иногда боль — просто фиксация, попытка удержаться на грани — паники, истерики, отчаяния или сумасшествия. По разному, в общем. Некоторые сигнализируют о сексуальных предпочтениях, а для некоторых — очередная пьяная блажь.

Бьянки не хочет отвечать — ей нравится смотреть. Смотреть и внимательно слушать, что говорит брат. Это помогает отвлечься от странных мыслей, бродящих в её голове дрянной брагой, — дурно пахнущей, быстро валящей с ног и заставляющая поутру страдать тяжелым похмельем. С некоторых пор Бьянки перестала стесняться их, — до тех пор, пока мысли остаются при ней, можно не беспокоиться о последствиях. Что делать, когда она сорвется, Бьянки не думает.

— Нравится? — губы кривятся. Гокудера терзает зубами фильтр сигареты: в машине он не курит.

— А? — Бьянки моргает, не сразу уловив суть вопроса. Сонно кивает: — Нравится...

Потом она вздрагивает, чувствуя легкое касание на плече.

Машина стоит на обочине дороги в полной темноте. Только мерцает бледно-серая полоса ограничительного барьера, отделяющая урбанизированную зону шириной в восемь метров от стены лесных исполинов.

— Спи, — шепчет Гокудера — Спи, кому говорю! — он накрывает её своим пиджаком и возвращает на место ремень безопасности. — Я быстро. Курить хочется...

Бьянки кутается в пиджак: табачный дым, туалетная вода с древесными нотами, капелька пота — на вдохе, дорогая ткань немного покалывает кожу — на выдохе. Хорошо, когда есть брат — сильный, смелый, надежный и, должно быть, страстный до безумия.

Машина трогается. Бьянки снова проваливается в полудрёму.


***
— Сезон летних отпусков, — хмурится управляющий. — Других вариантов нет.

Бьянки тоже хмурится.

— Извините, — неискренне добавляет управляющий и опасливо зыркает в приоткрытую дверь, где перед входом курит Гокудера.

Выбора нет: если даже тут, за туристической чертой с номерами плохо, то в городе того хуже. А им всего и нужно — вздремнуть перед последним отрезком дороги.

— Ладно, — сдается Бьянки, — всё равно выбора у нас нет.

Она отдает деньги и забирает ключ с номерной биркой.

— Могли поспать в машине, — говорит Гокудера, видимо, слышавший обрывки разговора.

— Она не предназначена для сна, — отрезает Бьянки. — Управляющий сказал, кровать большая, и мы вдвоем спокойно выспимся, не тревожа друг друга. Тебе стоит передохнуть после тяжелого перевала.

— В этом нет необходимости, — Гокудера следует за ней вдоль домиков, словно цепной пес. Возражает вполголоса, мрачно и спокойно, самую малость хорохорясь — чувствуется, как на него накатывает сонливость и он сам не верит своим словам. Не оборачиваясь, Бьянки замечает, что Гокудера сутулится — действительно устал, но не показывает виду.

В домике с тонкими стенами всего одна бедно обставленная комната — узкий шкаф с тремя вешалками, тумба, траченый молью торшер и продавленная кровать, необъятная и скособоченная. Чем-то похоже на старую картонную коробку, в которых дети из трущоб устраивают себе секретные убежища — Бьянки слышала о таком. Один раз — от Гокудеры.

— Проверь, есть ли горячая вода. Хочешь есть? Я схожу к управляющему.

— Есть... — повторяет Гокудера. — Душ... Три часа ночи, — он машет рукой. — Прости, можно это всё на утро оставить? Если уж ты настояла на мотеле, я бы предпочел...

— Хорошо, — Бьянки льстят эти вспышки искренности. — Конечно.

Она вешает в шкаф пиджак Гокудеры и сама идет проверить душ. Там ожидаемо отвратительно: подгнивающий от постоянной сырости коврик, ржавые разводы на неэмалированной ванне, плесень на потолке, запах прели и засорившейся канализации, одноразовые кусок мыла, тюбик пасты и дешевый шампунь — уже начатые. Только полотенца на удивление свежие и мягкие.

Бьянки оборачивается, чтобы поделиться ироничным замечанием, но не произносит ни звука.

Гокудера спит. Спит, замученный долгим перелетом в Италию из Японии и часами монотонного скольжения по горному серпантину. Спит в одежде — потертых джинсах и рубашке, заменивших на время пути дорогой костюм. Спит так, словно не он всего пятнадцать минут назад уверял, что ему не нужен отдых.

Бьянки улыбается и подходит ближе.

Спящим брат становится самим собой — маленьким и смешным, нежным и застенчивым, с тонкими чертами лица и мягкими волосами. Такого нужно защищать, уверена Бьянки

Спящим брат становится незнакомцем: кожа покрыта мелкими, едва различимыми шрамами, широкая грудь мерно вздымается и опадает, крупные ладони с вызывающими кольцами на длинных пальцах пианиста... Как поступать с такими незнакомцами Бьянки тоже знает, но только если они не приходятся ей родственниками.

Немного постояв, Бьянки приходит к мысли, что действовала необдуманно. Не стоило предлагать свою компанию, а взять билеты на самолет в бизнес-классе. И с чего ей начало казаться, что они стали ближе? Глупости. Плод больного воображения. Чего только не придумывают женщины, желая оправдаться.

Бьянки накрывает Гокудеру пледом, а сама ложится под одеяло и закрывает глаза.

Сна нет.

Приходится ворочаться. Слушать ровное дыхание Гокудеры. Смотреть на медленно сочащийся сквозь жалюзи свет, больше всего напоминающий сгустки гноя.

Когда одиночные трели птиц за окном переходят в гвалт, Бьянки встает и идет в душ. Управляющий не соврал — напора горячей воды достаточно, чтобы быстро вымыться. Когда она выходит, на часах уже начало седьмого — самое время для хорошего кофе.

Вместо ночного управляющего за стойкой мотеля приветливая девушка — его дочь. Она варит отличный кофе, немного разбирается в политике и встречается с каким-то мелким хулиганом, чем особенно гордится. Бьянки симпатизирует ей и благодарна за то, что та не задает неудобных вопросов.

Семь часов утра.

— Могу я попросить кофе и пару тостов в номер? — говорит Бьянки и смотрит на часы.

Семь часов и пятнадцать минут. Двадцать минут. Тридцать.

— Я просила только тосты...

— Завтрак входит в стоимость проживания, — девушка за стойкой подмигивает. — Папа скуповат, — извиняющимся тоном добавляет она, — поэтому не признается, если постояльцы сами не спрашивают. Мне это не нравится... Когда мотель перейдет ко мне, я всё в нём переделаю. Особенно стены. Стены тут совсем ни к черту — находка для шпиона.

— Спасибо, — натянуто улыбается Бьянки. Настроение стремительно портится.

— Мужчин нужно хорошо кормить, — продолжает размышлять вслух будущая хозяйка. — Еда — второй инстинкт, который пробуждается в них по утрам. Хотя первый — стремление к размножению — кажется, не оставляет даже во сне.

Бьянки кивает и уходит.

Гокудера всё ещё спит. Спутанные волосы разметались по подушке, упали на лицо. Чуть дрожат ресницы. Рот приоткрыт. Свой. Чужой.

Последние годы они виделись редко — когда она летала в Японию, он возвращался в Италию. Цуна отводил глаза: да, очень важные дела; да, понимаю, ты тоже не можешь оставаться тут надолго; нет, знаешь, он уже давно не падает в обморок в твоем присутствии — но дела...

Бьянки ставит поднос с завтраком на тумбочку. Будить Гокудеру мучительно не хочется — хочется стоять и смотреть...

Она наклоняется, убирает волосы с его лица — аккуратно, боясь потревожить. Кончики пальцев скользят по виску к скуле. Гокудера тихо вздыхает во сне — на лбу залегла тревожная складка. Бьянки гладит его тыльной стороной ладони по щеке — она не знает, когда он начал бриться, но щетина самую малость царапается. На темном металле серёг играют блики — зачаровывают, притягивают. Бьянки наклоняется низко-низко, всматривается в них до головокружения, до слабости в ногах.

Шарики медицинской стали холодны и, кажется, немного кислят.

Нужно выпрямиться, тронуть за плечо, отправить в душ, накормить. Нужно ехать. Их ждут. Их двоих, и никого больше. Стоило взять билеты на самолет, чтобы не задерживать семью. Папа был бы недоволен. Папа обязательно укорил бы сына за дурацкую идею ехать из Турина на побережье на машине и даже слушать бы не стал отговорок. Дочери бы простил такое легкомыслие, а сыну — нет.

Бьянки отказалась от комфортного перелета по старой памяти — ей всегда нравилось потихоньку заступаться за брата перед отцом. Наверное, комплексы.

— Ты вернулась... — говорит Гокудера, открыв глаза.

Бьянки не успевает отшатнуться — одной рукой он ловит её запястье, второй невесомо обнимает за талию.

— Я думал, всё закончилось, но ты снова здесь, — он изучает её лицо. — Зачем ты вернулась?..

Бьянки не отвечает. Сначала не находит слов, потом — возможности.

— Сладко, — шепчет Гокудера, приподнимается на локтях, мимолетно касается губами щеки, щекочет дыханием ухо. — Это слаще, чем было в шестнадцать. Наверное, после долгой разлуки даже яд сладок. В шестнадцать лет ты приходила ко мне каждую ночь, помнишь? Садилась на краешек кровати, голая и бесстыдная...

Бьянки слушает. Сопротивляться нет сил. В животе пусто. В голове вакуум.

Она закрывает глаза, расслабляется и тут же летит на кровать от хорошо выверенного рывка.

Они перекатываются. Бьянки чувствует колено Гокудеры между бёдер и раздвигает ноги шире. Гокудера целуется жадно и требовательно, всем телом — горячей тяжестью, навязчивым желанием — вжимает её в матрас, и не остается ничего кроме его плеч, которые можно обнять, и груди, к которой можно прижаться.

Он ребром ладони отводит волосы с её лица и смотрит с болезненной внимательностью, словно старается запомнить.

— Я думал, что буду счастлив, когда ты уйдешь, — сглатывает Гокудера. Его взгляд спускается ниже — и эта ласка почти физически ощутима. — Но правда в том, что я сходил с ума в ожидании...

Бьянки тянет его к себе.

— Ты... — в перерывах между поцелуями успевает выдохнуть он. — Ты...

Бьянки становится легко на душе. Она подозревает, что это временно.

— Это не сон... — наконец доходит до Гокудеры. В его глазах растет замешательство. Оно переплавляется в панику, стыд и что-то ещё, напоминающее одержимость. — Ты... сейчас всё по-настоящему?..

— Заткнись, — с улыбкой отвечает Бьянки. — Это сон... Я так сказала.

Может быть, она сумасшедшая, но сходить с ума вместе гораздо лучше, чем в одиночестве. Нет, не естественнее. Приятнее.

— Сон, — соглашается Гокудера и опускается ниже, целует шею и плечи. Царапает щетиной.Тянет вниз тонкие бретели шифонового платья, открывая грудь.

Бьянки заставляет его вернуться. Ей до смерти хочется целоваться — глубоко, агрессивно, покусывая и отстраняясь лишь чтобы вздохнуть. Она расстегивает на нем рубашку, гладит грудь, спускается ниже. Пальцы скользят под грубой тканью. Низ живота покрыт короткими жесткими волосками. В руку толкается член — твердый, горячий, приятный на ощупь — мягкая кожа скользит по раскрытой ладони, собирается мелкими складками и снова распрямляется.

Гокудера быстро тянет ремень за пряжку, расстегивает джинсы и затихает, тяжело дыша Бьянки в плечо. Она гладит его по затылку. Она гладит его член — от основания вверх. Пальцы путаются в волосах. Удовольствие копиться где-то на самых кончиках пальцев и растекается по телу. Бьянки поворачивает голову, и Гокудера ловит этот жест, снова целует, но совсем рассеянно, смазано, словно пьян. Ему хорошо. Очень хорошо.

Бьянки подталкивает его, заставляя лечь на спину, сползает ниже, стягивает джинсы — и уже не слышит, как Гокудера захлебывается вскриком, когда она обхватывает губами головку, скользкую и гладкую. Она устраивается удобнее между его ног. Удерживает свободной рукой член у основания, а потом вбирает в рот. Бьянки могла бы придумать что-то неожиданное, но в этот момент все игры кажутся незначительными и пустыми. Бесполезными. Она просто про них забывает. Ей нравится делать то, что она делает.

Соль на языке, соль на губах. Только не спешить. Можно просто получать удовольствие.

Закладывает уши.

Гокудера кладет руку ей на затылок, и Бьянки неожиданно замечает: он едва слышно постанывает. Сдерживается, чтобы не быть грубым, но всё равно собирает её волосы в кулак и давит, заставляя опускаться ниже, брать больше. Бьянки очень старается. Не чувствует собственного тела — только отголосок пульсации во рту и на губах.

А потом он выплескивается — Бьянки не успевает уловить толчок бедрами вверх. Головка попадает в гортань, но рвотный рефлекс не срабатывает даже тогда, когда рот наполняется горячей спермой. Приходится сглотнуть по инерции, чтобы не закапать подбородок. Бьянки чуть отстраняется, языком ловит на губах вязкие капли — сперма горчит — и возвращается к головке, тщательно вылизывая её и перепачканные складки кожи. Потом опускает член и остается сидеть, глядя на Гокудеру. Где-то внутри её преследует ощущение, что в этот момент она выглядит жалкой и безвольной, готовой на всё.

Гокудера лежит с закрытыми глазами и тяжело дышит. Бьянки покорно ждёт. Ей даже нравится смотреть на него; лохматый, потный и тяжело дышащий, Гокудера кажется ещё привлекательнее.

— Иди сюда теперь, — справившись с собой, зовет он. — Нам нужно заняться тобой.

Бьянки слушается: ложится на спину, приподнимает бедра, давая стянуть трусики, раздвигает ноги. Она плохо ориентируется во времени и окружающей обстановке, от возбуждения всё время кружится голова. Кажется, где-то тикают часы и кричат во дворе. Нужно расслабиться, уговаривает себя Бьянки.

Гокудера нежен. Эта нежность кажется излишней, невесомой. Бьянки долго не выдерживает, сжимает пальцы у Гокудеры на плече, тянет к себе.

— Пальцами, — просит она еле слышно, потому что сводит горло. — Хочу... внутри.

Они целуются. Губы немеют от напора, дрожат.

Гокудера трахает её пальцами. Он мокрый от пота. Волосы липнут к вискам и шее, — Бьянки зарывается в них лицом, ловит ртом мочку уха.

Ей хочется стонать в голос. Просить ещё и ещё. Бьянки хочется гораздо большего чем то, что происходит сейчас. Это желание доводит до боли и исступления.

Она закидывает ноги ему на бедра, изгибается, прижимаясь как можно сильнее. Кусает губы, лишь бы не потребовать: "Ещё! Дойти до конца! Хочу чувствовать тебя внутри!.." Если не знание, то необъяснимая догадка маячит на краю сознания: он не сделает этого. Точно не сегодня. Не сейчас.

Возможно, когда-нибудь...

— Не могу, — всхлипывает Гокудера. — Мы же...

Бьянки ничего не просит, но тело достаточно красноречиво. Гокудеру трясет от этого неприкрытого и почти животного желания. Он из последних сил держится на грани помешательства.

— Я не могу...

Оргазм кажется серым и мимолетным. Бьянки чувствует себя разбитой и неудовлетворенной. Она думает, лучше было остановиться на минете — там хотя бы было чувство эйфории. Радость от доставленного удовольствия.

И Гокудера — такой красивый и сексуальный, что хватит только одного взгляда, чтобы послать все социальные нормы козе в зад.

— Тебе нужно бросать курить, — монотонно говорит Бьянки, лёжа с закрытыми глазами. Гокудера отстраняется, и становится прохладно. Почти неприятно. — Значит, снилась, да?

— Да. Почему-то в мокрых снах — всегда только ты. Несколько лет подряд... Сначала думал, сдохну, потом — что сойду с ума...

Начинает клонить в сон. Слова звучат приглушенно, словно издалека.

— Вот и сошел.

Бьянки не слушает, пытается разобраться в себе. Чего она хочет? Трахаться с братом? Положим. Только трахаться? Сложно сказать. Так ли ужасен этот порыв или допустим в рамках маленьких семейных тайн?

Во рту сухо и привкус спермы.

— Тебе нужно сходить в душ. Иди...

Матрас распрямляется со скрипом — Гокудера молча встает. Наверное, его мучает совесть. Или он просто смущен.

— А мне нужно выпить кофе. Я подожду тебя в домике администрации.

— Да.

— Тогда не забудь ключи.

Дверь ванной отчаянно скрипит.

Бьянки садится на смятой постели. Поправляет бретели платья, разглаживает подол. Углом одеяла вытирает между ног. Взбивает волосы. Трусиков нигде не видно — значит, черт с ними.

Оставшиеся двадцать минут она пьёт кофе и смотрит новости у стойки регистрации. Её преследует желание купить сигарет.

***
— ...такова изъявленная воля усопшего. — Нотариус семьи весь вечер нудит на одной ноте, словно комар, мешающий спать. — Если у кого-то из наследников возникнет желание оспорить завещание, то я, старый поверенный достопочтенного дона, со всем уважением готов проконсультировать...

Бьянки чувствует, что юрист говорит для неё. И все смотрят только на неё, избегая Гокудеры.

Брат отстраненно смотрит в окно.

— Не возникнет. Нет.

Бьянки думает, что как бы она ни любила отца, даже в составлении завещания он оказался последним мудаком. "Ежемесячная выплата в размере стольких-то процентов месячного дохода фирмы и дочерних предприятий... Единовременная выплата на свадьбу в размере... в качестве приданного... Возможность проживания в фамильном доме без прав на собственность... строго до замужества... после оного — по договоренности с главой семьи..."

— Папа расщедрился, — улыбается Бьянки. Дело не в том, что она чувствует необходимость оправдаться. Просто она не может молчать. Ей нужно сострить. Отговориться — или попросту напасть первой. — Это удивительно, что бастарда, к которому были только придирки, папа назвал наследником, а с любимой дочерью обошелся так...

— Ваш отец был высокого мнения о способностях вашего сводного брата, — скрипит юрист. Ему кажется, что это нападка на живого — нового и молодого хозяина. То, что шпилька предназначена мертвому, он даже не допускает. — Он считал, молодой дон лучше вас справится с семейным бизнесом.

— Да ты счастливчик, братик! — Бьянки салютует ему бокалом. Сегодня она хмелеет слишком быстро. Это потому что кусок в горло не лезет с самого утра. Ничего удивительного. Устала. Пора идти спать. — За папину прозорливость!

На самом деле, она смертельно обижена. Нет, не на отца — завещание её не трогает. Своих денег и недвижимости хватает. Она не жадная.

Бьянки на брата обижена, который от мотеля до самого дома прячет глаза и старается с ней не сталкиваться в доме.

Она встает и направляется к выходу, захватив по дороге ополовиненную бутылку виски.

— Хочешь, я отдам тебе половину? — спрашивает Гокудера поднимаясь в кресле и разводя руками. — Нет, всё отдам. Только тебе. Хочешь?

Он изменился, думает Бьянки. В четырнадцать лет Гокудера бы орал. Кидался чем попало в старенького нотариуса и требовал форму отказа. Этот — совсем другой. Молчит, гоняет желваки на скулах. Никакой суеты.

— Не хочу, — Бьянки смотрит в упор, ловит его взгляд и держит, словно на аркане. — Лучше выдай меня замуж. За красивого, умного и нежного. Чтобы мне не обидно было. Чтобы как у Маркеса: достаток — не главное, главное — что в штанах.

Гокудера краснеет.

— Выдай, — вполголоса повторяет она. — Чтобы нам поменьше видеться.

Нотариус неодобрительно качает головой. Прихлебатели мысленно потирают руки: они уже представляют, как будут пересказывать то, что наблюдают сейчас. Смысл все толкуют по-своему.

Гокудера бессильно проводит рукой по волосам.

Бьянки любуется этим жестом через плечо и выходит из кабинета, хлопнув дверью.

Она понимает, что закатила безобразную сцену, и завтра обязательно будет стыдно, но сейчас... сейчас ей хочется курить. Курить и трахаться со сводным братом. Второго даже больше.

URL

@темы: мини, Гокудера, Бьянки

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

17.09.2014 в 00:53

Сквало/Хром, 400 слов, постканон

Она молчит.
Наверное, это законы компенсаторики, думает Сквало.
Наверное, какие угодно законы — последнее, о чем надо вспоминать в постели, думает он.
Наверное, в постели вообще надо заниматься чем угодно, но не думать.
Хром закусывает губу и едва заметно морщится.
- Тебе больно? - спрашивает он, приподнимаясь на локтях, и Хром осторожно качает головой, беззвучно произнося: «Нет, нет».
Щеки у нее розовые, губы розовые, блеск размазался. Сквало наклоняется и слизывает сладковатый росчерк с ее подбородка.
Хром прикрывает глаз и еле слышно выдыхает.
Прикрывает глаз.
Ох, мать его, дело в этом?
- Ты красивая, - говорит Сквало, стараясь не стискивать пальцы у нее под коленками чересчур сильно. - Слышишь, дурочка?
Хром тяжело дышит, ее губы дрожат, ладони сжимаются на плечах Сквало после каждого толчка.
- Блядь, нет, забудь, не дурочка, слышишь меня, забудь, что я сейчас сказал! Ты красивая, охуенно красивая, и умная...
Сквало стискивает зубы, в голову лезет ненужное, матерное, злое, лезут мысли, щекочут череп изнутри, как ресницы Хром — его щеку.
Он целует Хром за ухом, в нежную кожу, в короткие пряди, в родинку на мочке, сцеловывает дрожь, прижимается губами к горлу, к запрокинутой шее, чтобы поймать хотя бы отзвук ее голоса, сожрать его, проглотить, удержать в себе, удержать, запомнить...
Это просто гребаные законы компенсаторики.
- Тебя бесит, что я ору?
«Нет, нет».
- Тебя что-то другое бесит?
«Нет».
- Так какого черта ты все время молчишь, а? Ну объясни мне, блядь, что не так?
- Я слушаю, - шелестит Хром, садясь на кровати и неловко подтягивая простыню к груди. Ровные полукружия, большие соски. Сквало втягивает ее запах, сжимает ладони в кулаки, чтобы не наброситься, не смять, не вплавить раскаленный от его ярости металл в ее нежное тело.
- Что ты слушаешь? - спрашивает он, выдирая простыню у нее из рук. Ткань трещит, вылезшие нитки топорщатся.
- Ваше сердце, - говорит Хром, глядя в дыру на белом полотне. - У Маммон много сложной работы. Я очень боюсь, что с ней что-нибудь случится. Что с вами что-нибудь...
Сквало молчит, и она поднимает на него взгляд. В нем — острая сталь, никакой мягкости, никакой нежности. Никакого страха.
- Я подхвачу, - говорит Хром и сжимает пальцами края дыры в простыне. - Если с вами что-нибудь случится — я услышу. Я подхвачу.
Сквало кладет руки ей на плечи, целует ее зло, и растеряно, и грубо, прикусывает полные губы, и тогда она наконец стонет ему в рот, и целует в ответ.
В голове никаких мыслей.
Никаких мыслей больше нет.

URL

@темы: драббл, Сквало, Хром

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

16.09.2014 в 20:44

а че так тихо?

Великий! и Нечестная игра быстроскетчик, над которым думал дольше, чем рисовал раза в три

URL

@темы: Дино, арт, Мукуро, Бьякуран

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

16.09.2014 в 14:50

аноны, я совсем не в тему тут
но тысячу лет назад я просил малиновый ключ для драббла. и мне дали картинку - малина сидит на берегу канала в кафе. картинку я потерял, а драббл написал

пвп

Вместе со второй вазочкой принесли счет. Чек снизу оказался чуть замят. Верхний край Мукуро случайно заляпал мороженым, неаккуратно отставив ложку.
Хибари потянулся и зевнул. Солнце, приторно-желтым красящее каменные улицы, слепило глаза. Канал не давал прохлады. Хибари чувствовал, как слиплись волосы на затылке. Капля пота скатилась за воротник и скользнула вдоль позвоночника. На секунду показалось, что это кто-то осторожно ведет по спине пальцем.
Хибари коснулся под столом ноги Мукуро - в низкой туфле с неосторожно голой лодыжкой. Тот поднял глаза. Рассеянно вытер капли мороженого с бумаги и, глядя куда-то сквозь Хибари, облизал пальцы.

Хибари не хотел, чтобы на них смотрели. Мукуро хотел, чтобы на них могли смотреть. Поэтому они начали еще на улице: Мукуро перегнулся через стол и коснулся лба Хибари губами. Как будто лоб - это мишень, а сам Мукуро - оружие, и выстрел будет - прямо сейчас.
Вазочки со звоном полетели со стола, дробясь в хрустальное крошево о каменную мостовую. Мороженое шлепнулось о землю. Хлопнула скатерть, лязгнули приборы, надвое раскололась салфетница. Несколько секунд все взгляды были прикованы к Хибари и Мукуро - а потом на этом месте ничего не стало, будто никогда и не было на этой улице. Только стол, пара отодвинутых стульев, разбитая посуда и белесая, матовая лужа мороженого.
- Ах, как жаль, - едва слышно пробормотал Мукуро.

К номеру Хибари тащил его за руку, и Мукуро сам за него держался, щекотал большим пальцем запястье. Задержались только один раз - на пороге, когда оказалось, что Мукуро потерял ключ. Несколько долгих секунд, склонившись, прижавшись щекой к двери, он колдовал над замком - от ладони у скважины исходило теплое синее свечение.
Хибари придерживал его за бедра. Они могли бы заняться сексом прямо здесь, в пустом коридоре, между сто третьим и сто пятым, между старлеткой в ожидании прослушивания и пожилым глухим туристом. До номера Хибари идти было целую вечность.

- Кея, - внутри Мукуро отступил к окну, оставив в руках Хибари только свой пиджак. - Одна просьба. Будешь мне доверять?
Хибари щелкнул браслетом, положил его на стол, на виду. Соглашение работало для обоих. Хибари поманил Мукуро к себе, тот сделал шаг ближе, даваясь в руки, склонил голову.
Его серьги были тонкие, легкие, острые на ощупь. Застежки не давались. Тыльной стороной ладони Хибари ощущал, как бьется пульс Мукуро, как движутся мышцы шеи, когда он сглатывает. Пока Хибари, одну за одной, все их раскрыл, мочка налилась кровью. Едва освободив, Хибари вобрал ее в рот, пососал, потрогал зубами, нежную и солоноватую. Смеясь, Мукуро вытащил сережку, оставшуюся в его кулаке.
Чуть позже она, а с ней и вторая, отправилась на стол - к браслету.
- Дальше, - сказал Мукуро. Он взял Хибари за запястье и, не отрывая взгляда от лица, обхватил губами его палец, взял внутрь глубоко, так что Хибари чувствовал шершавый и влажный язык, чувствовал, как сокращается горло. Мукуро сжал зубы за ободом кольца и потянул. Медленно выпустил палец изо рта.
- Верни, - сказал Хибари, подавив желание добавить: я же отдал.
Мукуро приподнял бровь, усмехнулся, и за его щекой выпукло проступили очертания чего-то круглого. Хибари обхватил его за затылок ладонью, притянул к себе и подставил губы. Мукуро легко втолкнул влажный металл ему в рот, но они целовались еще долго, передавая кольцо друг другу.
Кольца Ада Мукуро снял сам. Без них и без перчаток его руки казались обнаженными до неприличия, бледными и мягкими.

В сущности, Мукуро любил совсем простые вещи. Хибари одной рукой удерживал его у стены, другой - гладил его в расстегнутых приспущенных штанах. Ладонью сквозь ткань он чувствовал твердеющий член. Он надавил и потер пальцами у основания головки - и увидел, как дернулись пальцы расслабленно свисающей руки Мукуро. Под прикосновениями тонкая ткань трусов медленно намокала.
Хибари не сразу понял, что Мукуро его разглядывает - с любопытством, потемневшим ищущим взглядом.
Мукуро подцепил штаны и приспустил их, давая место Хибари, расставил шире ноги и подался в его ладонь. Хибари толкнул руку глубже, проходясь по яйцам, нажал позади них, и Мукуро вдохнул сквозь зубы.

Мелкими шагами, путаясь в штанах Мукуро, они добрались до кровати. Хибари толкнул его в плечи, усадил, сам опустился рядом. Он оттянул резинку трусов, освободив член, лизнул, взял в рот. Хибари нравился бесцветный, еле заметный вкус Мукуро.
Он просунул ладони под его ягодицы и сжал. Услышал чужой стон.
- Сделай так еще.
Хибари выпустил член изо рта.
- Как? - он с силой вмял пальцы в его задницу. - Так?
Мукуро откинулся на локти, взгляд у него стал совершенно темным, дыхание - частым, бедра закаменели. Хибари провел ладонью до колена, обхватил икру, проследил пальцами мышцы до самой щиколотки. Он снял с Мукуро мешающиеся брюки, потянул носок, сжал ступню - нежная кожа пяток выдавала это тело; тело, которое еще недавно находилось в Вендикаре. Мукуро поджал пальцы и попытался вытянуть ногу из захвата.
- Ценю и твое доверие, - сказал Хибари.
- Презервативы в кармане, - ответил Мукуро и упал на кровать.

Хибари ртом раскатал резинку по его члену, сжимая себя сквозь брюки. Губы уже болели. Он перехватил пальцы Мукуро, когда тот попытался коснуться его плеча.
В два быстрых движения Хибари спустил с себя лишнюю одежду. Еще в два - забрался на кровать и навис над Мукуро.
Твердый, гладкий от латекса член терся о промежность Хибари. Мукуро медленно раскачивал бедра, глядя снизу вверх. Хибари снова пришлось сжать его запястья, хотя всего пару минут назад он казался таким послушным.

В сущности, Мукуро любил совсем простые вещи. Когда Хибари опускался на его член, он прижимал Мукуро к кровати не только своим весом. Он давил на него пламенем облака, без колец мелко рассеянным в воздухе. Оно распространялось вокруг, как подушка безопасности. И острое, больное чувство, с которым сквозь этот пласт проникало инстинктом созданное пламя тумана, было гораздо ярче его собственной, физической боли.
Мукуро был весь напряжен - от ступней, упирающихся в матрас, до вскинутого подбородка, до задеревеневших запястий в руках Хибари. Мукуро весь стремился к нему - от мелких натужных толчков бедер до игл пламени, которое Хибари даже увидеть не мог, но чувствовал как раскаленный металл под кожей.
Их игра в разоружение была таким же спектаклем, как добрая мафия Савады, как сотрудничество, как ненависть. Они могли убить друг друга в любую секунду и все равно этого не делали.

- Хочешь, перевернемся? - спросил Хибари, подначивая. Портить все в последний момент было частью традиции. Но Мукуро - с запрокинутой головой, зажмуренными глазами, губами, закушенными до крови - только дернул плечом:
- Позже, - выговорил он, тяжело дыша.
Тогда Хибари наклонился и поцеловал его еще раз. Член потерся о живот Мукуро, и это слабое ощущение стало началом пульсирующего, долгого оргазма, тяжелого, как приливная волна.
Мукуро трогал что-то в его душе, и своему отклику Хибари не мог дать подходящего названия. Он боялся позволить ему больше, чем позволял сейчас, но, принимая правила игры, Мукуро не предупреждал, когда решит их нарушить.
Хибари продолжал двигаться по инерции, смаргивая остатки наваждения с каплями пота на ресницах, и Мукуро, которому удалось все-таки освободить руки, вцепился в его бедра, насаживая на себя ровными, сильными движениями.
Хибари успел увидеть все - от момента, когда мучительно исказилось лицо Мукуро, принявшего на себя новый вес пламени облака, до того, как он длинно выдохнул и медленно раскрыл глаза.

Без перчаток кольца на пальцах Мукуро легко прокручивались. То, что с глазом, Хибари надел ему на средний палец. С камнем - на безымянный.
- До встречи? - спросил он, тоже поднимаясь.
Мукуро удержал его, перехватив ладонь.
- Мы же не закончили. Недавно. - Спиной Мукуро сделал шаг к дверному проему.
- Туда же? - уточнил Хибари. И в ответ услышал уже не впервые за последнее время:
- Да. Мороженое или жизнь?

URL

@темы: мини, Мукуро, Хибари

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

15.09.2014 в 23:40

очень скетчевая смородина, позже буду красить.

недодали

недодали


URL

@темы: Цуна, арт, Сквало

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

15.09.2014 в 18:59

Я тут принес инжир на ключ. Открывать на свой страх и риск. Сюжета нет)
Цитату разбил

цитата «Ты жгучая брюнетка, твоя фигура точеная и узкая, ты гибкая, как скакалка»

У Цуны глаза бешеные, но Ямамото не видит. Глаза Ямамото плотно завязаны его же шейным платком.
Цуна негромко ругается, по-итальянски, а Ямамото отвечает ему на японском. Цуна снимает с него штаны, стаскивает брифы и спускается вниз, сжав узкой ладонью член.
— Ты знаешь? — глухо шепчет он. — Ты жгучая брюнетка!
— Что? — сдавленно, пытаясь справиться с голосом, спрашивает Ямамото.
— Твоя фигура точеная и узкая, — продолжает шептать Цуна, и Ямамото плюет на слова, перестает вслушиваться, но продолжает улавливать. Цуна прижимается к нему, обводит языком головку и резко поднимается верх, прижавшись губами к его шее. Дыхание Ямамото сбивается, он слепо шарит руками, хватается руками за волосы Цуны, обжигается, но все равно тянет вниз, но тот сопротивляется. Цуна высвобождается, садится верхом на бедра Ямамото, резко опускается. Ямамото почти задыхается, трется членом о ткань брюк, закусывает губу, опустив руки на пояс Цуны, и резко сдергивает с Цуны штаны вместе с трусами. Цуна приподнимается, а потом сам насаживается, резко, полностью.
— Ты гибкая, как скакалка, — в последний момент выдыхает Цуна и начинает двигаться, сводя Ямамото с ума. Все также на ощупь он находит член Цуны и двигает ладонью в том же ритме.
Они кончают с разницей в долю секунды. Ямамото внутри Цуны, Цуна сразу следом, запачкав спермой пиджаки.
— Нужно было снять их, — шепчет Цуна, опершись на Ямамото. Тот завалился назад, раскинувшись на кровати, одной рукой стянул вниз платок с глаз.
— Плевать, — отвечает Ямамото. — Что ты там шептал?
— Не знаю. Из маминого сериала что-то, не помню, — пробормотал Цуна. Ямамото фыркнул и подул ему на лицо.

URL

@темы: драббл, Цуна, Ямамото

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

06.09.2014 в 04:01

А я артов не нашел, поэтому фичок - ниочем, м.б.преслеш и пре-взаимовыгодное сотрудничество.

Несмотря на долгое отсутствие, Занзаса в этом кафе помнили. И сам он помнил - запах жареных зерен и ванили, круглые столики, сумрачный, даже в полдень, свет, сочившийся сквозь выходившее в узкий внутренний дворик единственное окно.
Сейчас возле этого окна сидел Рокудо Мукуро, и разглядывал спавшего посреди дворика толстого кота. Занзаса он не заметил - или сделал вид, что не заметил.
- Кока-колу с чипсами заказал, - наябедничал бариста, увидев, на кого смотрит Занзас.
- Получил?
- Я сказал, что за колой придется послать кого-нибудь в магазин. Минут двадцать назад сказал, - вздохнул бариста, - надеялся, что ему надоест ждать.
С его точки зрения, этот клиент находился в самом низу социальной лестницы - вместе с теми, кто питается готовыми обедами или измеряет еду в калориях.
- Подай ему то же, что и мне, - сказал Занзас. - За мой счет.

Мукуро вскинул голову и не слишком старательно изобразил удивление.
- Не ожидал тебя встретить, - сказал он. - Здесь ужасное обслуживание, знаешь? Я стакан колы уже час жду.
- Двадцать минут, - уточнил Занзас, и добавил: - Зря ждешь. Если на самом деле - колу. А если - меня, то вот он я.
- Все еще думаешь, что мир вращается вокруг тебя?
Занзас думал, что мир вращается вокруг любого, кто придаст ему ускорение - хорошим пинком, если нужно, - и не видел причины, почему бы ему не быть этим человеком.
Еще он думал, что Мукуро хочет втянуть его в какое-нибудь дерьмо.
- А как же иначе? - согласился Мукуро. - Уже, можно сказать, втянул. Нет смысла стрелять только по одной цели, если ты понимаешь, о чем я.
Занзас ни хрена не понял, кроме самого главного - сейчас станет жарко, - схватил Мукуро за плечо и потащил к выходу.
- Я сюда хожу третий год подряд, с перерывом на восемь сраных лет. Здесь знают, что мне нравится, и помнят мои вкусы. Здесь варят нормальный кофе, а не помои. Думаешь, я дам тебе это испортить?
Мукуро не сопротивлялся - просто вдруг оказался в шаге от Занзаса, а потом так же быстро и неожиданно - возник под самым носом.
- Ты же босс Варии, - прошептал он, задрав голову. - Уж наверняка бариста подсуетился, выясняя твои вкусы. Не могу его винить - люди и не такое делали от страха перед мафией.
- Тоже мне, комиссар Каттани, - буркнул Занзас. - Слушать тошно.
Когда он подтолкнул Мукуро к двери, бариста отвернулся.

В дворике пахло плавящимся асфальтом и серьезными неприятностями. Единственный выход перегораживал джип - разогретый полуденным солнцем, как духовка, с прижавшейся к стеклу красной от жары рожей шофера.
- Семья Виллани? Ты знаешь, что им нужно? - поинтересовался Занзас, на всякий случай ухватив Мукуро за плечо.
Но прежде чем тот успел ответить, заговорил капореджиме Виллани.
- Не придуривайся, что не понял. Верни наши деньги - и тогда, может, договоримся.
«А может, и нет», - осталось висеть в воздухе.
Впрочем, Занзасу было не до того, чтобы думать над невысказанным. И без того было над чем поломать голову.
- Какие деньги, отброс? - удивился он. - Не припомню, чтобы ты мне в долг давал.
- За героин деньги, - вежливо пояснил капореджиме. - И за девочек.
Вонгола действительно не занималась ни наркотиками, ни малолетними шлюхами - потому что ими занималась Вария. Это был жирный и сытный кусок мяса - но сейчас его пронесли мимо Занзаса.
- Твоя работа, Мукуро? - тихо пробормотал он - и не удивился, когда плечо под его пальцами напряглось и задрожало. Не от страха - от сдерживаемого смеха.
- Я сказал, что выполняю твое поручение, - прошептал тот. - Сорок килограммов иллюзорного героина и дюжина иллюзорных девчонок - за настоящие деньги. Неплохо, а?
- Нормально. Только ты, мудак, подставил Вонголу и подставил меня. И я не знаю, могу ли я сейчас доверить тебе прикрыть мне спину.
- С чего бы я стал это делать?
- Так меня ненавидишь, что готов пощадить людей Виллани, лишь бы поглазеть на мой труп? А я-то думал, ты подраться любишь, - разочаровался Занзас - и так как говорить больше было не о чем, оттолкнул Мукуро в сторону и вытащил пистолеты.
Первая пуля досталась страдавшему от духоты водителю.
- Теперь отброс поостынет, - пробормотал Занзас, перебегая через дворик, и подрезая выстрелами опомнившегося капореджиме.
Откуда-то с чердака дробно застучал пулемет.
- Хуево, - констатировал Занзас, обменявшись взглядом с толстым котом, занявшим безопасное зрительское место в подвальном окошке.
Подхватив горшок с геранью, он швырнул его в залегших за джипом бойцов. Джип вспыхнул, заглушив крики гулом бьющегося в салоне огня - но не смог заглушить донесшийся с чердака вопль ужаса.
- Мукуро! - заорал Занзас. - Второй - на третьем этаже, в квартире!
Мокрый от крови и слизи стебель на миг высунулся из чердачного окошка, скрутился в неприличную фигуру, и исчез - чтобы через минуту обозначить свое присутствие еще одним испуганным воплем.
Занзас выпустил последнюю пулю в затылок убегавшему капореджиме - и все вдруг стихло.
- Не думай, что это было извинение, - нарушил тишину голос появившегося из ниоткуда Мукуро. - Я просто люблю убивать.
- Не смог удержаться, - понимающе кивнул Занзас. - Бывает.
Мукуро присел на корточки, и протянул руку к подвальному окну.
- Деньги я не верну, - предупредил он, давая коту обнюхать свои пальцы.
- Ну и хрен с ними, - решил Занзас. Сейчас, когда перед ним лежали мертвые тела, потеря денег уже не казалась такой обидной.
Спрятав раскалившиеся от стрельбы пистолеты, он вытер мокрый лоб и задал измучивший его вопрос:
- А у иллюзорной наркоты только вид подходящий, или есть иллюзия прихода?
Мукуро задумался.
- Интересно... Я никогда не пытался посмотреть на это с такой точки зрения, - пробормотал он. - Наверное, это как фальшивые елочные игрушки - приход есть, но смысл?
- Смысл можно поискать, - намекнул Занзас. - Может, встретимся как-нибудь, да подумаем, что с этим можно сделать? Я тебя даже кофе угощу.
Мукуро напоследок почесал кота за ухом, и поднялся.
- Тогда пошли? - сказал он, кивнув на кафе.

URL

@темы: драббл, Мукуро, Занзас

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

04.09.2014 в 19:42

ОБЛЕПИХА!!!

извиняте( покрашу как только буду в состоянии это сделать, а пока только грязно-скетч мышкой
и это ещё не конец! я надеюсь

URL

@темы: Цуна, арт, Реборн

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

30.08.2014 в 23:52

Спасибо за ключики, аноны.
Цуна, джен, "иногда они возвращаются"

~ 700 слов

Утром Цуна нашел Моретти.
Он лежал на лестнице перед домом, голова запрокинута, рот распахнут в немом крике. Под затылком собралась небольшая красная лужица, нетрудно было догадаться, что кровь настоящая.
Цуна наклонился, чтобы проверить пульс, но в нос ударила мешанина запахов, и он поспешно отскочил, пока еще мог контролировать свой организм. Моретти был мертв, на этот раз по-настоящему.
Цуна кашлял, пережидая накатывающие волнами приступы тошноты.
Наверное, с этим нужно было что-то делать, но Цуна до сих пор очень слабо представлял себе собственные действия. Еще две недели назад он был Вонголой - всеобъемлющим Небом, ради которого пачкали руки кровью его друзья. Он был Савадой, у которого нет друзей. Он был Никчемным Цуной, у которого никогда ничего не получалось.
Теперь он не знал, кто он.
Этим утром было пасмурно. Тяжелые серые тучи нависли над Намимори, как свинцовый купол. Цуна беспомощно огляделся, стараясь дышать через рот.
- Цуна, что случилось? - послышался голос из дома.
Цуна похолодел. Савада Нана - его мать, - никогда не видела трупы, если только по телевизору. Труп Моретти сильно пошатнул бы ее и без того не слишком стабильную психику. Свою мать Цуна любил, но не считал ее здоровой.
- Ничего, - хрипло прокаркал он, стараясь не смотреть на пустые глазницы.
- Ничего! - сказал он громче и увереннее, чтобы его было слышно в доме. - Я сейчас приду.
- Завтрак стынет, - укоризненно сказал голос из дома, и Цуна содрогнулся, как наяву представляя запах риса и жареного бекона. Рот наполнился кислой слюной, горло свело спазмом.
Моретти лежал, раскинув руки, и не собирался оживать.
"Что мне делать, Реборн?" - еще две недели назад спросил бы Цуна.
"Реборн, это твоя очередная тренировка?" - спросил бы он укоризненно.
"Нельзя так делать, Реборн" - сказал бы он недовольно.
"Я чуть сам не умер от ужаса" - об этом бы он промолчал, но Реборн и сам смог бы понять.
- Это нечестно, Реборн, - вместо этого прошептал Цуна и, тоскливо вздохнув, ухватился за ноги Моретти.
Вслед за ними по выложенной плитками дорожке тянулась бурая полоса. В какой-то момент Цуна сообразил свернуть с нее на лужайку - туда, где цвели гортензии. Белые, сиреневые, розовые, им как раз не хватало чего-то пошло-красного.
Цуна выпрямился над трупом и вытер выступивший на висках пот. Моретти оказался слишком тяжелым.
"Что ты теперь скажешь?" - устало подумал он.
Знакомый до дрожи тонкий ехидный голосок внутри его головы хмыкнул, но ничего не ответил.
Цуна собрал последние силы и пнул труп под кусты гортензии - и тело будто втянуло под них. Ветки даже не покачнулись.
- Приятного аппетита, - буркнул Цуна, развернулся и пошел к дому. Ему предстояло еще вымыть дорожку и объяснить маме, почему ему больше не хочется завтракать.
Он вымыл плитки и зашел в дом. Пахло беконом и яичницей.
- Ты долго, - укоризненно сказала мама, глядя сквозь него стеклянными глазами.
Цуна махнул рукой и поплелся на второй этаж. Проходя мимо комнаты Реборна, он остановился. Ему слышался скрип половиц под чьими-то невидимыми ногами, но, заглянув за дверь, он никого не увидел.
Еще две недели назад он смог бы этому порадоваться.
"Еще две недели назад все было хорошо", - сказал недовольно Реборн в его голове.
- Да, - ответил Цуна. - После того, как ты меня бросил, все изменилось.
"Ты сам этого хотел", - Реборн в его голове пожал плечами и отвернулся, пряча глаза.
- Не этого, - сказал Цуна. - Я всего лишь сказал, что не хочу никакой Вонголы.
Он зашел в свою комнату и осмотрелся. В углу тихонько раскачивался гамак, на котором спал Реборн, когда еще был Аркобалено. По раскрытой тетрадке порхала ручка, записывая что-то секретным шрифтом Гокудеры - за несколько лет знакомства Цуна так и не потрудился его выучить. Два джойстика от игровой приставки зависли в воздухе, на них с жуткой скоростью нажимались кнопки - два бойца на экране азартно лупили друг друга руками и ногами.
- Гокудера, Ямамото, Рехей, - безразлично поздоровался Цуна.
Он не знал, услышат ли его. Цветные кубики покатились и рассыпались по полу.
- Ламбо, - укоризненно вздохнул Цуна и выглянул в окно.
На пороге лежало тело.
Голова была запрокинута, рот распахнут в немом крике. Под затылком собралась небольшая красная лужица, нетрудно было догадаться, что кровь настоящая.
На этот раз это был Кусакабе.
Цуна закатил глаза и пошел обратно на улицу.

URL

@темы: драббл, Цуна, Нана

---

[Бартоломео. Но для тебя просто Барти]

Пишет Гость:

27.08.2014 в 12:39

в общем, я случайно зашел, а тут такое, и я не мог не.

романс и даже, наверное, флафф; любимые фаноны; еле вычитано; ~1100 слов.

"По-другому"

По-другому

Хибари Кёя не врал себе.
Собираясь кого-нибудь убить, он не представлял, как будет с ним драться. Не воображал, как разобьет коротким ударом губы и станет смотреть на стекающую по подбородку и шее кровь, не видел снов о том, как поставит противника на колени, и о том, что случится после этого; он вообще об этом не думал. И уж тем более не дрочил.
Тяжело дыша, упираясь лбом в стену душевой кабинки, чувствуя, как бьют по плечам жесткие струи, как прохладная вода смывает с пальцев сперму, он знал совершенно точно: он уже не собирается убивать Мукуро.

Порой он почти забывал об этом - когда Мукуро оказывался рядом. Когда рядом оказывался призрак, иллюзия, окутывавшая Хром, или Франа, или случайного медиума, которого нашли Хром или Фран. Иллюзию Хибари всегда хотел уничтожить. Это не менялось.
Он смотрел сквозь фигуру из пламени Тумана, не замечая приподнятой брови или понимающе прищуренных глаз, сухо говорил о раздражающих, но неизбежных делах, пропуская мимо ушей все язвительные замечания, и на неизменное "Ну что, все еще ненавидишь меня, Кёя?" неизменно же отвечал: "Приходи - узнаешь".
Ему Хибари тоже не врал.

Из большой белой Хибари Кёя вышел с тем же желанием, с которым уходил в прошлое.
- Хибари-сан, - сказала вслед Хром, но он не остановился.
Наверху было лето, зеленое и золотое, и где-то среди толпы, собравшейся возле храма Намимори, наверняка был и Рокудо Мукуро - собственной персоной, если все получилось.
Раз они вернулись, значит, все получилось.

Хибари ошибся только в одном: Мукуро не было у храма Намимори. Он шел навстречу.
Золото и зелень превратились в размытые пятна, дорога могла пропасть из-под ног - Хибари бы этого не заметил. Мукуро шагал прямо на него, губы твердо сжаты, уголок рта дергается, словно пытаясь искривиться в улыбке; странно, думал потом Хибари, разве можно заметить что-то подобное издалека?..

Они остановились друг против друга.

- Итак, ты хочешь меня убить, - начал Мукуро, отводя в сторону раскрытую ладонь привычным и узнаваемым жестом.
- Нет, - сказал Хибари. Опустил руку в карман, сжал коробочку с Роллом: позволять себя атаковать он в любом случае не собирался. - Я передумал. Я хочу с тобой спать.

На мгновение Мукуро растерялся. Сквозь резкие черты, сквозь снисходительную усмешку вдруг проступила потерянная гримаса ребенка, не понимающего, что происходит. Хибари смотрел, запоминая, - а потом Мукуро прикрыл на мгновение глаза и сказал:
- Ну ладно.
Хибари не понял, почему он согласился. Он бы, может быть, даже спросил - но Мукуро уже склонил голову к плечу и, наконец улыбаясь обычной своей улыбкой, уточнил:
- Прямо сейчас?
- Да, - сказал Хибари.
Мукуро смотрел на него еще несколько секунд. Потом махнул куда-то за спину Хибари, видимо, Хром, как будто говоря: я отойду ненадолго, не скучай, - и снова повернулся к нему.
- Тогда пойдем.

То, что происходило дальше, запомнилось смутно, контуры воспоминаний расплывались, секунды и минуты шелестели, осыпаясь песком.

...Вот они вошли в дом Хибари, и дверь закрылась за ними, оставляя весь мир где-то далеко.
- Традиции, - бормотал Мукуро, балансируя то на одной, то на другой ноге - избавлялся от высоких сапог. Хибари стоял рядом, наблюдая, и когда Мукуро пошатнулся, машинально придержал за плечо; Мукуро взглянул на него непонимающе, изучающе, как будто ждал чего угодно другого, но не этого, - и выпрямился.
- Чай, кофе, легкие закуски, - сказал он с легким нетерпением; возможно, потому, что Хибари продолжал молчать. - Нет, спасибо, я не голоден и не хочу пить. Что дальше, Кёя?
Хибари смотрел, как шевелятся его губы, то открываясь, чтобы выпустить звук, то сжимаясь упрямо и недовольно.
Мукуро пожал плечами и пошел в спальню, безошибочно определив дорогу.

...Вот Мукуро стянул перчатки вместе с кольцами, бросил их в сторону, как ненужную кожу, тяжелые камни стукнулись об пол. Без перчаток его руки выглядели странно обнаженными, почти беззащитными - и Хибари не удержался, поймал ладонь и потрогал губами запястье. Сдвинул расстегнутый манжет рубашки и прошелся языком по штриховке тонких шрамов, непонятных значков, еле заметных, как будто выцветших. Рука ускользнула от него, как ускользнул бы гибкий стебель лотоса, а потом Мукуро запустил пальцы ему в волосы, сжал и потянул так сильно, что это причинило боль. Мукуро всегда причинял боль; может быть, именно поэтому Хибари сейчас не хотелось причинить боль ему.
Это странно, - думал он, пока еще мог думать; в фантазиях он представлял себе другое. Все эти десятки, сотни раз он представлял себе кровь, сопротивление, вывернутые или связанные руки, стиснутые в кулаке иссиня-черные пряди; но сейчас он вел губами по шее Мукуро, и тот вдруг коротко и прерывисто вздохнул и погладил затылок Хибари, выпустив волосы. И в этом прикосновении было столько неуверенной, неловкой нежности, что думать Хибари перестал.

...Вот Мукуро зажмурился, потом открыл глаза, перекатил голову от плеча к плечу - волосы рассыпались по жесткой подушке; когда Мукуро уйдет, на ней останется запах, подумал Хибари. Едва уловимый, холодный запах воды и тумана.
- Кёя, - сказал Мукуро, и Хибари закрыл его рот своим, изучая и узнавая, прикасаясь то едва ощутимо, то твердо и настойчиво, но не жестоко, ни на мгновение не жестоко. Воспоминания о злых, больных фантазиях текли словно сами собой, текли мимо, и Хибари целовал, вспоминая, как хотел сжимать зубы, и чувствовал вкус кожи вместо вкуса крови, ласкал вместо того, чтобы ударить, и Мукуро отвечал ему - не так, как воображал себе Хибари, а лучше; намного лучше.

...Вот Хибари спросил: что это? - рассматривая ровные линии шрамов на кистях Мукуро, между расходящимися под кожей тонким веером косточками, исчерченные следами предплечья, бледный, еле заметный штрих-код на левой руке. И Мукуро сказал - следы прошлых жизней; потом добавил - карты ада; и продолжил, когда Кёя промолчал - запись удачного эксперимента. Ты трахать меня будешь или читать? - закончил он, когда Хибари не шевельнулся.
И Хибари притянул его к себе, и читал - кончиками пальцев, и губами, и ладонями, и всем телом, пока не прочел все, что хотел; и Мукуро раскрывался в его руках тайным письмом, и вился змеей, и бился птицей - и просил большего, и получал то, что просил, до тех пор, пока Хибари не стало нечего отдать.
Потом Мукуро уснул, не успев сказать того, ради чего уже улыбнулся и приоткрыл рот, - так и провалился в сон со сложенными в улыбке губами.
Хибари посмотрел на него и закрыл глаза. Подумал: когда я проснусь, Мукуро здесь уже не будет, - и почувствовал колючее, незнакомое сожаление.

Когда он проснулся, Мукуро еще спал.

- Почему ты согласился? - спросил Хибари часом позже, когда цветы перед энгавой залило солнце, а Мукуро пошевелился у него за спиной.
- И давно ты там сидишь? - с зевком поинтересовался Мукуро, но, правильно поняв молчание Хибари, все же ответил:
- Хотел узнать, как ты себе это представляешь, Кёя.
- По-другому, - не оборачиваясь, сказал Хибари.
- Что, прости? - Мукуро проглотил еще один зевок.
Хибари обернулся, чтобы увидеть, как Мукуро улыбается - непривычно спокойно, почти рассеянно.
- Я представлял себе это по-другому.

URL

@темы: мини, Мукуро, Хибари