30.06.2012 в 03:22
тильный тсуна, совсем мелкий занзас. без рейтинга. без смысла.
1042Теперь на рубашке не хватало двух пуговиц сверху, а штанина порвалась почти до самого колена. Клетчатая ткань разошлась по шву, лопнули, не выдержали веса нитки. Маццини, вовсе не жирный, а большой, с тугими мышцами на оголившихся руках, вцепился в штанину и мычал от злой радости: попался! попался! Занзас лягнул его каблуком раз, другой. Дернулся. Вот и треснул шов. Маццини опомниться не успел, а обидчик незадачливый уже сжал кулаки, глянул исподлобья зверенышем, и пламя – неровное, тусклое, мягкое – вырвалось из его ладоней.
От Маццини запахло страхом. Он побледнел, крикнул: «Да ты на голову больной, больной, Занзас! БОЛЬНОЙ!» – и убежал так быстро, что стук его ботинок об асфальт напомнил, как беспорядочно, вылетая из-под узловатых сухих пальцев, падали в жестяную тарелку чечевичные зерна.
Занзас закатал разодранную штанину, подумал – привел и целую в симметричное состояние.
С легким сердцем зашагал домой. Там не ругаются на испорченные обновки, в новом доме.
Папа спрашивает: ты не ушибся? Не поранился? У тебя ничего не болит? – и большой, чуть-чуть морщинистой рукой гладит его по голове.
Но самое важное: дома каждый день мясо.
Занзас сорвался вприпрыжку, а в форменных туфлях Академии не поскачешь, неудобно. Волей-неволей пришлось перейти на шаг. Его слегка пошатывало. С огнями шутки плохи. Не только для толстого Маццини.
Занзасу спать захотелось. Так бы и прилег на траву. Зевнув, он помотал вихрастой головой, споткнулся на ровном месте… и земля ушла из-под ног.
Рядом с ним кто-то лежал, прижимаясь головой к груди. Волосы на этой голове были такие беспокойные, что сверху походили на птичье гнездо.
«Я, наверное, еще сплю», – подумал Занзас и с интересом потрогал голову. На ощупь волосы были приятные. Несколько прядей с затылка длинно и тонко падали мимо голого плеча, расстилаясь по простыне. Они лежали, будто рыжеватые плети.
Это было похоже на шутку: глуповатую, нехорошую. Ну что делать голой женщине в постели десятилетнего мальчика?
– А ну, просыпайся, стерва, – сказал Занзас.
Одна беда была в новом доме: старшие братья, вечно недовольные, с лощеными мордами, с глазами, смотревшими презрительно и тускло, как у лягушек.
Женщина зашевелилась, мазнула носом вверх по рубашке, уткнулась губами в ключицу и поцеловала там. Мгновенно заалев от неожиданности, Занзас оттолкнул ее, сел в кровати.
Ох.
П-плоская…
Мужчина открыл глаза. Они оказались большими, карими, в длинных лохматых ресницах.
– Пошел отсюда, – рявкнул Занзас. Еле-еле удержал пламя: нечего тратить силы на какого-то…
Мужчина ахнул и отпрянул сам. Его глаза стали еще больше. Вид у него сделался обиженным, беззащитным.
– Ты кто? – спросил Занзас нетерпеливо и добавил снова: – Убирайся! Скажи Энрико, что я ему змею в трусы засуну!
Он вдруг понял, что сидит на кровати в обуви, и соскочил. В ботинках забираться в постель не разрешалось. Ни в старом доме, ни в новом.
– Савада Тсунаеши, – сказал мужчина растерянно. – Так меня зовут. И никакого Энрико я не знаю.
Спальня была чужая. Слева высились набитые книгами шкафы, из широкого окна падал свет, не доставая кровати. Только массивная деревянная дверь была знакомой.
– Сколько тебе лет? – спросил мужчина вдруг. Он уже заворачивался в большой, не по размеру, халат. Длинные волосы, оказалось, спускались до поясницы.
Занзас уставился на него во все глаза. В груди кольнуло сладко и тревожно, незнакомо.
– Одиннадцать, – ответил он. – Будет в октябре. А ты что, не знаешь, кто я такой?
Мужчина улыбнулся детской, трогательной улыбкой, пригладил волосы.
– Ты Занзас. Зови меня Тсуной, пожалуйста.
– Это Массимо, – сказал Занзас с уверенностью. – Он водится с Бовино. Это они дали ему базуку. Боятся, что я унаследую Вонголу. А Вонгола будет моей. Ведь это будущее? Далекое? Вонгола моя?
Он забросал Тсуну вопросами и тот, оглушенный, опустил глаза. На лбу появилась морщинка, уголки губ соскользнули вниз.
– А, не говори, – сказал Занзас. – Я знаю, что моя. Я теперь всегда получаю, что хочу.
– Что верно, то верно, – пробормотал Тсуна.
Его смущение стало понятным. Он, наверное, думал – как сказать.
– Ты мой любовник? – спросил Занзас, облегчая ему задачу.
Тсуна был красивым и нестарым – младше братьев – и каким-то маленьким. Энрико нравились такие: без возраста, хорошенькие мальчики. Занзас и на себе ловил его цепкий, обшаривающий взгляд, но слишком быстро рос. В последний год Энрико смотрел на него, будто на животное, опасное в силу дикости.
Тсуна кивнул.
– Я тебе плачу?
Тонкокостные гости Энрико получали дорогие подарки взамен на свои услуги.
– Нет. – Тсуна покачал головой. – Ты мне и так очень нравишься.
Занзас смутился. Слова были непривычные… он не припоминал, чтобы кто-то – не мама, не отец – говорил ему такие. Непривычные – но приятные.
В груди снова с замиранием шевельнулось.
– Я высокий? Выше тебя?
– Намного выше.
Занзас взял Тсуну за руки, приблизил к себе. Он доставал Тсуне макушкой до носа.
Так много было людей, которым он не доверял, так много людей ему не нравилось.
– Ты мне тоже нравишься, – сказал Занзас. – Я не знаю, почему.
Тсуна не казался ему чужим. В нем что-то было, притягивало его без воли. Занзас не летел мотыльком на пламя. Этот огонь его не обжигал. Горел ровно и ласково.
– Спасибо, Занзас. – Тсуна фыркнул, добрые глаза мягко светились. – Как неожиданно.
Занзас нахмурился:
– Взрослому мне ты не нравишься?
Как такое могло быть? Его с первого взгляда тянуло, тянуло, как маленькую скрепочку – к тяжелой магнитной подкове.
– У тебя есть причины меня не любить, – сказал Тсуна серьезно. – Но я думаю, что все-таки нравлюсь. Немного. Иначе меня бы здесь не было.
Занзас с любопытством огляделся еще раз. Такой была его спальня через двадцать с лишним лет. Удобно, хорошо. Тсуна сел на кровать, запоздало расправляя одеяло. Что уж было прятать. Занзасу в старом доме всякое видеть приходилось.
Он вспомнил.
– А я тебе показывал когда-нибудь огоньки? – Занзас вскинул ладони. Пальцы сжались, выскочили язычки – крохотные оранжевые. Раз, два… выросли, голодные, обхватили кулаки.
– Показывал, – сказал Тсуна. – Красиво.
Не врал, Занзас чувствовал по голосу.
– Мне подарили пистолеты, – признался он. – Я учусь стрелять.
– Получается?
– Получается.
Прозвучало гордо.
Занзас зевнул, уронил голову на грудь, вскинулся. Пламя погасло. Он завалился вперед, и его бережно подхватили, уложили поверх одеяла…
Занзас открыл глаза.
Заходящее солнце играло лучами у него на лице, щурило красноватый глаз. Он досадливо отмахнулся от навязчивого взгляда, сел – оказалось, и в самом деле спал на траве. До дома тропинки последней не дошел.
Он встал, отряхнулся. Левая штанина – целая – во сне опустилась. Правая – разодранная – была закреплена надежней. Занзас оставил, как есть, и поплелся к особняку.
У широкого крыльца виднелась знакомая высокая фигура седовласого мужчины: он жестикулировал, объяснял что-то трем другим. Вокруг не было ни души, словно поместье вымерло.
Длинная, черная, выжженная полоса земли украшала теперь двор. Занзас пустился бегом.
Сна он уже не помнил, только что-то теплое – непонятное, неопасное – угнездилось внутри.
URL